Ницше и философия

Всеобщее и единичное, неизменное и частное, бесконечное и конечное – что всё это значит? Не что иное, как симптомы. Чем является это частное, это единичное, это конечное? А кто этот всеобщий, этот неизменный, этот бесконечный? Одно является субъектом, но кто же этот субъект, что это за силы? Другое – предикатом или объектом, но объектом какой воли является этот «объект»? Диалектика даже вскользь не затрагивает вопроса об интерпретации, она никогда не выходит за пределы области симптомов. Она смешивает интерпретацию с развитием неинтерпретированного симптома. Поэтому в природе развития и изменения она не усматривает ничего глубже перестановки (permutation), в ходе которой субъект становится предикатом, а предикат – субъектом. Но тот, кто занимает место субъекта, и тот, кто занимает место предиката, не изменились, они до конца остаются столь же мало определенными, что и вначале, и практически не интерпретируются: всё происходит в пограничных зонах. Не стоит удивляться, что диалектика оперирует такими понятиями, как противоположность, развитие противоположности или противоречие, разрешение противоречия. Ей неведом реальный элемент, из которого происходят силы, их качества и отношения; она знает только перевернутый образ этого элемента, отражающегося в абстрактно взятых симптомах. Противоположность может быть законом отношения между абстрактными продуктами, тогда как различие является единственным принципом генезиса или производства, который сам производит противоположность как простую видимость. Диалектика подпитывается противоположностями, поскольку ей неизвестны куда более тонкие и тайные различающие механизмы: топологические перемещения, типологические вариации. Что прекрасно видно на излюбленном примере Ницше: всю его теорию нечистой совести следует понимать как реинтерпретацию гегелевского несчастного сознания; это мнимо-разорванное сознание находит свой смысл в различающих отношениях сил, которые скрыты под мнимыми противоположностями. Сходным образом отношения христианства с иудаизмом не оставляют места для противоположности, разве что в качестве прикрытия или отговорки. Лишенная всех своих амбиций, противоположность перестает быть формирующей, движущей и координирующей: это всего лишь симптом, который следует интерпретировать. Лишенное стремления свидетельствовать о различии, противоречие проявляется в своем подлинном обличье: как вечная несуразица по поводу различия, невразумительное переворачивание генеалогии. На самом же деле, с точки зрения генеалога, работа негативного представляет собой самую грубую и приблизительную оценку игр воли к власти. Рассматривая симптомы абстрактно, превращая движение видимости в генетический закон вещей, сохраняя в памяти лишь перевернутый образ принципа, диалектика постоянно действует и развивается в стихии фикции. Как могут не быть фиктивными ее решения, если фиктивны ее проблемы? Нет такой фикции, которую она не сделала бы одним из моментов духа, одним из своих собственных моментов. Если один диалектик может в чем-то упрекать другого, то точно не в том, что тот витает в облаках, ведь это фундаментальная характеристика самой диалектики. Как же ей в этом положении сохранить критический взгляд? Вся работа Ницше направлена против диалектики трояким образом: она не понимает смысла, поскольку ей неизвестна природа сил, реально овладевающих феноменами; она не понимает сущности, поскольку ей неизвестен действительный элемент, из которого происходят силы, их качества и отношения; она не понимает изменения и преобразования, поскольку довольствуется перестановками отвлеченных и ирреальных терминов.

У всех этих недостатков один общий источник: игнорирование вопроса «Кто?». Всё то же сократическое презрение к искусству софистов. Нам заявляют в духе Гегеля, что примиряются человек и Бог, как и религия с философией. В духе Фейербаха заявляют, что человек занимает место Бога, что Божественное он получает обратно как собственное имущество или свою сущность, а также что теология становится антропологией. Но кто есть человек и что такое Бог? Что есть частное и всеобщее? Фейербах говорит, что человек изменился, что он стал Богом; Бог изменился, сущность Бога стала сущностью человека. Но ведь тот, кто является человеком, не изменился: реактивный человек, раб, не перестающий быть рабом, даже представляя себя Богом, он всё тот же раб, машина для производства Божественного. То, что является Богом, тем более не изменилось: всё то же Божественное, всё то же высшее Существо, машина для производства раба. Что изменилось или, скорее, поменяло свои определения, так это промежуточное понятие, опосредующие термины, которые могут с равным успехом быть субъектом или предикатом друг друга – Бог или человек [478].