Ницше и философия

«Ты зол, следовательно я – добр». В этой формуле говорит раб. Никто не станет отрицать, что она задает определенные ценности. Но до чего же это странные ценности! Всё начинается с объявления другого злым. Некто называл себя добрым, а теперь его назвали злым. Злой здесь – тот, кто действует, тот, кто не воздерживается от действия и, следовательно, не рассматривает действие с точки зрения последствий, которые оно будет иметь для третьей стороны. Добрым же выступает тот, кто воздерживается от действия: доброта его состоит именно в том, что он связывает всякое действие с точкой зрения кого-то недействующего, с точкой зрения того, кто претерпевает последствия этого действия, или, точнее, с куда более возвышенной точкой зрения божественного третьего, который выясняет намерения этого действия. «Добр всякий, кто никому не причиняет насилия, никого не оскорбляет, ни на кого не нападает, не отплачивает той же монетой, а препоручает заботу об отмщении Богу, кто, подобно нам, держится в тени, избегает встреч со злом и вообще ожидает от жизни немногого – подобно нам, терпеливым, смиренным и праведным» [372]. Так рождаются добро и зло: этическое обоснование, обоснование хорошего и плохого, уступает место моральному суждению. Доброе в этике стало злым в морали, плохое в этике стало хорошим в морали. Добро и зло являются, соответственно, не хорошим и плохим, а, напротив, изменением, инверсией, переворачиванием их определений. Ницше будет настаивать на следующем утверждении: «„По ту сторону добра и зла“ не означает „по ту сторону хорошего и плохого“. Напротив…» [373] Добро и зло – новые ценности, но сколь причудливым образом они создаются! Их создают, переставляя местами доброе и злое. Их создают, не действуя, а воздерживаясь от действия, не утверждая, а начиная с отрицания. Именно поэтому их называют несотворенными, божественными, трансцендентными, превосходящими жизнь. Представим же, что скрыто в этих ценностях, в способе их создания. В них скрыта предельная ненависть к жизни, ко всему активному и жизнеутверждающему. Нет моральных ценностей, способных продержаться хотя бы миг, если их отделить от посылок, из которых они выведены. И если смотреть глубже, религиозные ценности не отделены от ненависти и мстительности, следствия из которых они выводят. Позитивность религии – это мнимая позитивность: ведь вывод о том, что нищие, бедные, слабые, рабы добры, делается исходя из того, что сильные «злы» и «прокляты». Так выдумали несчастного и слабого доброго: нет лучшей мести сильным и счастливым. Чем была бы христианская любовь без одушевляющей и направляющей ее власти иудейского ресентимента? Христианская любовь – не противоположность иудейского ресентимента, а ее следствие, ее конечный вывод, ее венец [374]. В религии обычно кроется (а в периоды кризиса часто не кроется ничего) определенный набор принципов, из которых она напрямую выводится: значимость отрицательных посылок, дух мести, власть ресентимента.

6. Паралогизм

Ты зол; я – противоположность того, чем являешься ты; следовательно, я добр. – В чем же здесь паралогизм? Представим себе ягненка-логика. Силлогизм блеющего ягненка формулируется следующим образом: хищные птицы злы (то есть все хищные птицы злы, злые – это хищные птицы); но я являюсь противоположностью хищной птицы; следовательно, я добр [375]. Как минимум ясно, что хищная птица воспринимается здесь как она есть: сила, не отделяющая себя от собственных действий и проявлений. Однако по максимуму можно предположить и то, что хищная птица могла бы и не проявлять своей силы, воздерживаясь от присущих ей действий, и отделить себя от собственных возможностей: она зла, поскольку не сдерживает себя. Поэтому предполагается, что в действительности одна и та же сила сдерживает себя в добродетельном ягненке, но становится разнузданной в злой хищной птице. Поскольку сильный может воспрепятствовать своему действию, то слабый – тот, кто может действовать, если не препятствует себе.