Ницшеанские размышления. Очерки по философии маргинальности

Итак, истина – женщина. В немецком языке женщина – Frau. У Ницше используется другое слово – Weib, имеющее довольно-таки грубую стилистическую окраску: русским эквивалентом является «баба». Истина – не просто женщина – дама с вуалью, блоковская незнакомка… Нет, истина – это баба. И вот, спустя несколько десятилетий после эпатажного заявления Ницше, в Прологе «Лулу» слушателям обещают показать первообраз Weib: «Die Urgestalt des Weibes zu verstauchen». В Прологе женщина представлена рядом животных образов: она уподобляется то тигру, то медведю, то обезьяне, то крокодилу. Но более всех сущность, die Urgestalt, женщины выражает змея. В Библии женщина, соблазненная змеем, губит мужчину, подговаривая его съесть плод от дерева познания. В опере Берга сама женщина представляется в виде змеи (в тексте либретто на сцене в этот момент появляется Лулу в костюме змеи).

Практически сразу в Первом акте вводится тема истины. Медицинский советник, застав свою молодую жену с Художником, умирает от сердечного приступа. Художник решает сам жениться на Лулу и задает ей серию вопросов. Первый вопрос: «Kannst du die Wahrheit sagen?» («Можешь ли ты сказать истину?»). Учитывая ситуацию, вопрос выглядит весьма странно: об истине спрашивают обнаженную женщину, насмехающуюся над только что погибшим мужчиной… Последующие вопросы разворачивают метафизическую направленность диалога: «Glaubst du an einen Schopfer?» («Веришь ли ты в Создателя?»); «Hast du denn keine Seele?» («Разве у тебя нет души?»). Художник стремится приписать женщине ряд метафизических характеристик: Истина, Бог, Душа. Но Лулу ускользает от всех этих попыток – на все метафизические вопросы она дает один и тот же ответ: «Ich weifi es nicht!» («Я не знаю!»). Первое же столкновение Мужчины и Женщины заканчивается двойным поражением Мужчины: один гибнет физически, другой оказывается побежден в диалоге: ориентированный на вечные ценности мужской Логос демонстрирует свое полное бессилие перед женской позицией по ту сторону добра и зла. По ходу развития сюжета оперы Художник будет вынужден покончить с собой. Характерно, что свою жену он будет называть ветхозаветным именем Eva (Ева). Узнав от доктора Шёна, что его Ева (Лулу) совсем не та, за кого он ее принимает, Художник убивает себя. Европейский романтизм, поставивший Женщину на пьедестал добродетели, любви и красоты, приходит к самоуничтожению, узнав, что истина Женщины – в грубой, животной сексуальности. Психоанализ разоблачает и уничтожает романтическое искусство.

В «Так говорил Заратустра» мы находим диалог Мужчины (Заратустры) и Женщины (Жизни), очень близкий по смыслу и содержанию рассмотренному выше диалогу из оперы Берга: «В твои глаза заглянул я недавно, о жизнь! И мне показалось, что я погружаюсь в непостижимое. Но ты вытащила меня золотою удочкой; насмешливо смеялась ты, когда я называл тебя непостижимой. «Так говорят все рыбы, – отвечала ты, – чего не постигают они, то и непостижимо. Но я лишь изменчива и дика, и во всем женщина, притом не добродетельная: Хотя я зовусь у вас, мужчин, «глубокой» или «верной», «вечной», «таинственной». Но вы, мужчины, всегда одаряете нас собственными добродетелями – ах, вы, добродетельные!»».[404] Здесь, как и в «Лулу», представлено аналогичное столкновение двух парадигм. Парадигма Мужчины – это метафизическое учение об Истине, наделяющее Женщину собственными добродетелями: глубиной, верностью, вечностью, тайной («die Tiefe» heiße oder «die Treue», «die Ewige», die «Geheimnisvolle»).[405] Парадигма Женщины – это становление, изменчивость, ускользание, трансгрессия: «Aber veranderlich bin ich nur und wild und in allem ein Weib, und kein tugendhaftes».[406] Эта самохарактеристика Жизни в полной мере подходит и к Лулу: она тоже «лишь изменчива и дика, и во всем женщина (und in allem ein Weib), притом не добродетельная (und kein tugendhaftes)».