Читаем Нью-Йорк 2140 полностью

Нью-Йорк 2140

Он садится на кровати, прислоняет голову и плечи к стене. Съедает несколько крошечных кусочков блинов, смоченных сиропом, чуть прокашливается и, когда Матт предлагает еще, трясет головой. Матт снова начинает его поить. Вскоре Джефф уже держит стакан на животе, поднимает его и пьет самостоятельно.

– Я чувствую воду за стенкой, – говорит он. – Чувствую, как она движется, и вроде даже слышу ее. Интересно, что все это значит. Кажется, звук под водой какой-то странный. Как будто его куда-то уносит или вроде того.

– Не знаю. Может, еще блинчиков?

– Нет. Хватит. Ты уже меня «гекторишь»[68].

– Вижу, тебе уже лучше.

– Гектор же гекторил людей, да? Мне почему-то кажется, на него просто наговаривают. Вот приходят осаждать его город, пытаются всех там перебить. Гектор организует и возглавляет сопротивление, его убивают и волочат тело за ноги, а потом ассоциируют его имя с какими-то угрозами. Разве это честно?

– Угрозами во имя какого-то благого дела, – предполагает Матт.

– Тем не менее. Его отымели. Хотя он этого не заслуживал. И как так получается, что настоящим негодяям все сходит с рук? Как получается, что ты не тянешь ахилл, когда сваливаешь весь такой в гневе? Примадонны – вот как мы их называем, но примадонны по сравнению с ними – настоящие бойскауты. А как насчет «поаяксить»? Я уж точно аякснул в той своей врезке, прости еще раз, но ладно, я приберегу извинения на потом. Хорошо так аякснул, по-крупному. Или как насчет Зевса? Если кто-то загорается нарциссическим гневом, разве мы говорим, мол, он «зевсится»? Нет, не говорим. Не «улиссизируем» ситуацию. Не «агамемним».

– А ты так еще «кассандра», – замечает Матт.

– Видишь, я знал, что ты читал не только «Справочник по R».

– Не прям чтобы так. Этого просто набираешься, пока просматриваешь всякое дерьмо в облаке.

Затем тирада Джеффа переходит в хриплый шепот. Будто он то затухает, то разгорается.

– «Дерьмо в облаке». Роман о небесных нечистотах. Такой и я бы смог написать. Мы здесь столько времени, что кажется, уже пора. Что мне нужно было сделать, так это попридержать коней и дождаться, пока не получится что-то хорошее. Я определенно облажался, и мне жаль. Потом я извинюсь. Надеюсь, ты знаешь, что я сделал это только потому, что больше не мог сдерживаться. И вот мы живы в этом прекрасном мире, если, конечно, не умерли и не попали в лимб. А они пытались оторвать нам головы. Ссылались на какие-то нехватки, на террористов и стравливали нас друг с другом, а сами отбирали девяносто пять процентов всего. Оберите тех, на ком зарабатываете. Кто из богов делал так у Гомера? Никто. Они хуже худших гомеровских богов. Вот что они делают, Матт. И я не мог этого терпеть.

– Знаю.

– Потому что это плохо!

– Знаю. Но сейчас об этом не волнуйся. Сейчас тебе нужно поберечь энергию. Пожалуйста, не надо перечислять все преступления правящего класса, хорошо? Я это и так знаю. Береги силы. Ты голодный?

– Меня тошнит. Тошнит от этих ублюдков, которые рвут нас на части. Собираются в Давосе[69] и рассказывают друг другу, какие они все великие, сколько всего хорошего делают. Долбаные притворщики и ублюдки. И все им сходит с рук!

– Джефф, прекрати. Хватит. Ты тратишь на это свою энергию, но сейчас не нужно проповедовать. Я и так со всем согласен, поэтому нечего тебе пересказывать все по новой. Мир уже в заднице, я согласен. Богачи – тупые говнюки, я согласен. Но тебе нужно перестать об этом говорить.

– Не могу.

– Знаю, но ты должен. Только в этот раз. Прибереги то, что хочешь сказать, на потом.

– Не могу. Я пытаюсь, но не получается. Долбаные…

К счастью, Джефф засыпает. Матт пытается сунуть ему в рот последнюю ложку кленового сиропа, потом снова утирает ему подбородок и подтягивает одеяло до его груди.

Затем садится на стул рядом с кроватью, покачивается на нем, размышляя. Наконец, берет одну из тарелок с подноса и очищает ее до тех пор, пока та не превращается в белый керамический круг. И на его гладкой поверхности он пишет, выдавливая клубничное варенье из пакетика:

Мой друг болен. Ему срочно нужен врач.