Нью-Йорк 2140

Столь замечательное распределение богатства служило лишь результатом логического развития обычных тенденций капитализма, следующего своему всеохватывающему принципу накопления капитала с наивысшей доходностью. Ловля этой наивысшей доходности была интересным процессом, который возымел непосредственное отношение к тому, что случилось в посттолчковые годы. Потому что те области, где можно достичь наивысшей доходности, с течением времени перемещаются по миру, следуя за разницей в развитии и курсах валют. Наивысшая доходность возникает в периоды быстрого развития, но быстрое развитие не может случиться где угодно – нужны первичная инфраструктура, дешевые кредиты, относительная стабильность и более-менее образованное население, стремящееся к собственному богатству и готовое жертвовать ради своих детей, усердно работая за низкую плату. При наличии таких условий инвестиционный капитал может хлынуть в регион, и тогда там возникает быстрый рост, а инвесторы имеют высокую доходность. Но, как и во всем, здесь действует логистическая кривая: нормы прибыли падают, пока работники ожидают более высоких зарплат и льгот, а местный рынок насыщается, пока население получает все самое необходимое. В этот момент капитал перемещается куда-нибудь в другое место, к новым возможностям. Люди в том брошенном регионе остаются наедине со своим статусом «ржавого пояса»[70], предоставленные своим судьбам туристского симулякра или чернобыльского небытия. Местная интеллигенция открывает биорегионализм и возвещает, как здорово обходиться тем, чего можно достичь в своем бассейне; оказывается, это не так уж много, особенно когда вся молодежь уезжает в иные места, следуя за небесными деревнями ликвидного капитала.

И так капитал проходит регион за регионом, возможность за возможностью. Марш прогресса! Устойчивое развитие! Беспощадная миграция капитала с одного доходного места на другое каждый раз сопровождается каким-нибудь ободряющим девизом, и действительно, развитие капитала оказывается устойчивым.

И в этом процессе – назовем его глобализацией, неолиберальным капитализмом, вашингтонским консенсусом, антропоценом, как угодно – Второй толчок стал просто необычайно четким сигналом того, что капиталу пришла пора двигаться дальше. Доходность прибрежных районов определенно упала, капитал, заметно более текучий, чем вода, скатился по пути наименьшего сопротивления, будь то вниз, вверх или в сторону – неважно, ведь деньги такие скользкие, антигравитационные, и отток капитала происходит безо всяких ограничений и прочих препятствий, которые могла бы выставить немощная остаточная система национальных государств, не будь она уже куплена и не окажись во владении того самого капитала, что прощался с новыми заводями.

И вы сначала отходите от береговых линий, потому что там царит хаос и проводятся спасательные операции. Несчастные старые правительства только для того и существуют, чтобы улаживать такие ситуации. Капитал тотчас переносится в Денвер. И пусть Денвер – это Денвер, тоска смертная, порядочная доля нью-йоркского капитала просто переместилась в аптаун, где Манхэттен по-прежнему торчал над морем, еще и с солидным запасом. На местном уровне это имело значение, но в более глобальном масштабе капитал перетек в Денвер, Пекин, Москву, Чикаго и прочие города. И хотя список затопленных городов можно было продолжать бесконечно, определенные потрясающие писатели, любители списков, уже впарили бы свои восхитительные списки читателям – пожалуйста, пока просто сверьтесь с картой или глобусом или составьте свой. Ведь можно составить еще один огромный список – всех чудесных городов, удаленных от моря, городов, которых подъем уровня не коснулся, пусть даже они, как это зачастую бывает, расположены у озер и рек. Таким образом, капиталу было куда перетечь и найти лучшие доходности – да почти куда угодно, лишь бы подальше от затопленных побережий. Разные места соревновались в самоуничижении, чтобы так называемый капитал-беглец достался именно им, хотя, по сути, этот процесс всегда походил на переезд императора в летний дворец.