Нью-Йорк – Москва – Любовь

Ольга засмеялась тем русалочьим смехом, который все находили необыкновенно красивым, а Тим считал идиотским. Непонятно, почему его все так раздражало в ней! Даже огромные глаза – они у нее были редкостного сапфирового цвета; он подозревал, что эту неземную красоту им придают линзы, хотя, наверное, ошибался.

Вообще-то он прекрасно понимал причину своей к ней неприязни… Но что толку в его понимании? К двадцати семи годам Тим уже миновал тот возраст, когда любая неправильность мироустройства заставляет хлопать дверью и искать правильного устройства в другом помещении. Не то чтобы он успел изучить все помещения досконально, но мальчишеские порывистые жесты оставил в прошлом.

В том своем наивном прошлом он вполне мог бы сказать Ольге примерно то же, что сказал директрисе, когда она в пятый раз принялась ему объяснять, что он неправильно излагает детям идейную направленность «Капитанской дочки», а также «Преступления и наказания», а еще «Войны и мира». Четыре раза Тим кое-как вытерпел ее дубовые наставления, а на пятый высказал все, что он думает лично о ней, о ее руководстве школой и о детях, которым в руководимой таким образом школе приходится учиться.

Результатом того разговора стало увольнение. Правда, уволился он по собственному желанию: директриса не сумела найти статью, по которой это можно было бы сделать. Но, во-первых, теперь Тим не мог позволить себе потерять работу – его выбор был ограничен в силу тех условий, которые он поставил себе сам и существенность которых ни с кем не собирался обсуждать. А во-вторых, Ольга явно не стала бы затруднять себя такой ерундой, как статья Трудового кодекса.

Она молчала, глядя на него ярко-голубыми глазами. На губах у нее чуть заметно мелькала улыбка.

– Что-нибудь нужно, Ольга Леопольдовна? – нетерпеливо спросил Тим.

– А ты как думаешь? – Голос ее из русалочьего стал ведьмацким. То и другое было игрой, и цель этой игры была слишком понятна. – Зачем, по-твоему, женщина невесть куда приезжает, да еще чуть свет, да еще в холод такой?

– Мало ли, – пожал плечами Тим. – Бизнес есть бизнес.

Он еще надеялся, что ей будет неловко говорить обо всем вслух и напрямую. Но, как выяснилось тут же, надеялся он на это напрасно.

– Ты мальчика-то из себя не строй, – жестко, уже без всяких посторонних интонаций проговорила Ольга. – Сколько я с тобой в переглядки играть буду? И так перед ним, и этак – зарплату вон повысила… Не встает на меня, так и скажи, простимся без грусти и печали. Можешь – покажи, на что способен, я в долгу не останусь.

– Прямо сейчас показать? – усмехнулся Тим. – Здесь?

Он ткнул вилами в смешанный с соломой конский навоз. Когда она вошла, он только что вычистил денник Бахтиера да так и стоял с вилами в руках.

– А почему бы и нет? – хохотнула Ольга. – В дерьме трахаться – в этом что-то есть. Кайф и драйв.

Самое смешное, что она, в общем-то, не ошибалась. В ней было так много до грубости здоровой женской притягательности, что Тим не раз ловил себя вот именно на желании повалить ее прямо в навоз, чтобы сделать наконец то, чего она от него добивается. В конце концов, что должно было его останавливать? Его стремление к этой женщине было органично, как… Как навоз под ногами.

«Глупое все-таки занятие, метафоры искать», – мелькнуло у него в голове.

Навоз, который вообще-то не вызывал у Тима ни капли брезгливости, чуть не вызвал у него рвоту, как только стал метафорой его отношения к женщине.

– Кайф и драйв? – медленно произнес он. – А ты купи себе мужчину, сюда привези и трахайся с ним в навозе. Почему нет?

Ольга молчала так долго, что пауза показалась Тиму то ли зловещей, то ли театральной.

– Купить, значит? – негромко произнесла она наконец. – А я, на минуточку, тебя уже купила. Ты не понял, может? – Голос ее окреп, в нем зазвучали стальные ноты. – Или специалист великий? Топ-менеджер? Что ты умеешь, чего ты стоишь, чтоб так с хозяйкой разговаривать? До старости лет будет в дерьме копаться, а корчит из себя – куда там!..

Если бы она подняла у себя из-под ног комки этого самого дерьма и стала швырять ему в лицо, то и тогда чувство, поднимающееся в нем все выше к горлу с каждым ее словом, было бы менее сильным. Ярость заливала его, бешеная, неукротимая ярость! Рука сжала черенок вил так, что чуть не лопнули вены. Медленно, видя перед собою лишь яркие вспышки, сверкающие в полутьме конюшни, Тим пошел на Ольгу.

Что остановило его в последний момент, он не понял. Да и невозможно было это понять – слишком безотчетно было все, что он сейчас чувствовал и делал.

Вилы он отшвырнул в сторону с такой силой, что, когда они воткнулись в навоз, то загудели, как натянутая тетива тугого лука.

Какое лицо стало при этом у Ольги, он не видел. Видел только, что она стоит совершенно неподвижно. Так замирают, когда в комнату влетает шаровая молния, чтобы случайным движением не привлечь к себе смертоносную стихию.

Какие-то слова – обрывистые, бессмысленные в своей грубости – рвались у него из горла. Но он подавил их в себе. Она не заслуживала слов. Все это не заслуживало слов – слова были слишком дороги ему.