Нюансеры

Он взял собачку – крошечного шпица – и опустил на диван, рядом с девочкой. Алексеев ахнул: будь он зрителем, собака собрала бы всё его внимание в фокус, а значит, немалая толика этого внимания досталась бы девочке.

– Вы потрогайте! – предложил Ашот.

Куколка потеплела. Алексеев убрал пальцы, прикоснулся вновь: да, потеплела, можно не сомневаться.

– Ваш ход!

Алексеева разобрал азарт. Он присмотрелся повнимательнее: есть! Вот оно, решение! Уцепив ногтями створку окна, закрепленного на краю доски, он потянул створку на себя, но открыл окно не полностью, чуть-чуть, буквально на волосок. Оконные петли были смазаны вполне достаточно, чтобы створка двигалась без проблем, а в мастерской царил сквозняк – его Алексеев почувствовал сразу, едва переступив порог. Сквозняк вцепился в оконную раму, начал дергать створку туда-сюда. Скрип, стук, беспрестанная колготня – это вызвало бы раздражение у кого угодно. Самый стойкий зритель начисто забыл бы про девочку, будь она хоть статисткой, хоть записной примадонной. Каждую секунду он косился бы на злосчастное окно, мечтая, чтобы кто-нибудь закрыл его – или дверь в комнату, уничтожив сквозняк.

– Браво!

Алексеев потрогал куколку. Девочка была холодной, как покойница.

– Одни из нас предпочитают работать с вещами, – казалось, Ашот только сейчас решил объяснить новичку правила игры. – Мебель, кареты, газеты, горшок с фикусом. Внести, убрать, задвинуть в угол. Другие облюбовали людей. Попросить встать там, где надо, или напротив, уйти прочь; заставить крикнуть или почесать нос; спровоцировать нужный тебе жест... В любом случае цель всех этих нюансов – погружение кого-то в тёплый или холодный мир. И да, тот нюансер, который предпочитает работу с вещами, при надобности легко воспользуется людьми.

– И наоборот?

– И наоборот. Чистых вещистов не бывает, как и чистых народников.

Что-то не складывалось. Что?

– А если они не захотят? – торжествуя, словно уличил сапожника в шулерстве, воскликнул Алексеев. – Что тогда?!

– Кто не захочет? Чего не захочет?

– Предположим, швейцар не захочет становиться там, где вы ему предложите. Или нотариус не пустит вас в контору, где вам позарез надо разместить два экземпляра «Южного Края»...

Он осекся.

– Вот-вот, – Ашот деликатно улыбнулся: так, чтобы не обидеть. – Вы уже поняли. Люди расположены к нам, нюансерам. Относятся благосклонно, не удивляются нашему присутствию, считают, что мы знакомы. Случается, даже объясняют другим: «Вот, мол, хороший человек просит, надо сделать...»

Чайник закипел. Сняв его с примуса, Ашот стал заваривать чай в глиняном гноме.

– Они выполняют наши просьбы с удовольствием, – сапожник лил воду тоненькой струйкой, подкручивая чайник так, чтобы кипяток во чреве гнома образовывал слабый водоворот. – Не задумываются о причинах и последствиях, вернее, объясняют их себе самостоятельно, без нашего участия. Вы же не отказали мне, когда я попросил вас курить на балконе, в жуткую холодрыгу, или водрузить саквояж на стул?

Гном нахлобучил шапочку-крышку.

– Точно так же никто не отказывает Любовь Павловне, когда она приносит газеты в контору Янсона, или Лёве, когда он гонит на работу похмельного могильщика. Позже люди забывают о нас, как о пустяке, не имеющем значения. Назовите это гипнозом, месмеризмом, цыганским чудом, природным обаянием – годится любое слово, но это работает. Вы, полагаю, тоже в состоянии убедить кого угодно в чем угодно. Я прав?

Алексеев смущённо отвернулся.

– И всё же, – пробормотал он, – меня вы поначалу раздражали. Вызывали подозрение. Что со мной не так?

– Да, я отметил это, – кивнул Ашот. – Но ведь мы уже во всём разобрались, правда? Я, нюансер, вас раздражал. Это невозможно, но это случилось. С вами всё так, Константин Сергеевич. Вы уже поняли, почему в вашем случае моё обаяние дало сбой?

– Да, – согласился Алексеев. – Понял.

И попросил, краснея:

– Можно коньячку? Вы предлагали.

2

«Продай, ангел!»

– Ой, лы̀шенько! Горе-горюшко!

Добрая знахарка откупорила четвертную бутыль. В бутыли плескалась мутная, болотного цвета жидкость.

– Терпи, милок! Оно жечься будет.

– Зачем?! Не хочу...

– Так трэ̀ба, для пользы...

Пахну̀ло сивухой и летним лугом. Запах нравился, дразнил, раздражал.

Всё сразу.

– Что это?

– Бимбер[1] на травках! Дело верное, не сумлевайся!

Сюда, подумал Клёст. Сюда я стремился. Сюда добрался под утро, преодолев девять кругов адского лабиринта. И вот сижу, как Люцифер, вмороженный в лёд. Не хочу, а смеюсь: «бимбером» среди фартовых зовут всякую мелочёвку из золота-серебра: колечки, серёжки, крестики...

«Никифоровна!»

Имя, верней, отчество старухи, которую он принял за знахарку, ударило молнией, всплыло из заповедных глубин. Я у неё живу, вздрогнул Миша. Угол снимаю, нет, комнату. Иначе зачем бы я к ней явился? Надо же, забыл, всё забыл. И про Никифоровну, и про разодранную щёку, руку, душу... Не болит. Ну, почти. Или болит, а я привык?!

Пить «бимбер», как опасался (надеялся?) Клёст, ему не пришлось. Старуха смочила настоем чистую тряпицу, взялась смывать кровь, гнать прочь заразу. Бимбер жёг, но терпимо. Бывало и хуже.