Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)

— И Клайву они не по душе! — вскричал Ридли с такой горячностью и прямотой, с какими он прежде никогда не осуждал друзей.

— Они отняли его у искусства, — говорил Ридли. — Им непонятны его разговоры о живописи, и они презирают его за то, что он занимается ею. Впрочем, что тут странного?! Мои родители тоже ни в грош не ставили искусство, но ведь мой отец не чета полковнику, миссис Пенденнис. Эх, и зачем только полковник разбогател! Жаль, что Клайву не пришлось жить своим искусством, как мне. Тогда он непременно сделал бы что-нибудь достойное его, а сейчас он растрачивает время в бальных залах и в операх да зевает на заседаниях в Сити. Они называют это делом, а когда он приходит сюда, обвиняют его в праздности! Будто для искусства не мало целой жизни и всех наших усилий! Он ушел от меня утром мрачный и подавленный. Полковник задумал либо сам баллотироваться в парламент, либо выдвинуть Клайва, только тот не хочет. Я надеюсь, он не сдастся! А вы какого мнения, миссис Пенденнис?

С этими словами он повернулся к нам; яркий луч света, игравший на волосах модели, осветил теперь и самого живописца — его бледное, сосредоточенное лицо, длинные кудри и горячий взгляд карих глаз. На руке его палитра, похожая на щит, расцвеченный яркими мазками, а пальцы сжимают муштабель и пучок кистей — оружие в этой славной и бескровной битве. Им он одерживал победы, в которых были ранены лишь завистники, и оно служило ему защитой от честолюбия, праздности и соблазнов. Когда он поглощен своим любимым делом, досужие мысли не властны над ним и себялюбивые желания отступают прочь. Искусство — это истина, а истина — это святыня, и всякое служение ей подобно ежедневному подвигу во имя веры. Людские боренья, стычки, успехи — что они для этого мирного отшельника, который следует своему призванию? На стенах его кельи мерцает во мраке множество прекрасных трофеев его блистательных побед — упоительные цветы его вымысла, благородные очертания красоты, им придуманной и явленной миру. Но люди вторгаются в его мастерскую, свысока назначают цену за его вдохновение или в меру своих способностей стараются выказать восторг. Но что вы понимаете в его искусстве? Тебе, добрый мой старик Томас Ньюком, неизвестна даже азбука того языка, на котором написана эта священная книга! Что ты знаешь о ее величии, о ее тайнах, радостях и утешениях? И все же, этот злополучный родитель, исполненный горечи и даже гневной решимости, вставал между сыном и его сокровенными увлечениями. Вместо живописи полковник навязал ему конторские книги, а вместо его первой любви — малютку Рози.

Не удивительно, что Клайв повесил голову; по временам он бунтует, но чаще пребывает в унынии; по словам Ридли, он решительно отказался баллотироваться в Ньюкоме. Лора очень радуется его отказу и снова начинает относиться к нему как к другу.

Глава LXVI, в которой полковнику читают нотацию, а ньюкомской публике — лекцию

Наутро после семейного обеда, описанного в прошлой главе, полковник Ньюком, сидя за завтраком в кругу домочадцев, строил планы вторжения на вражескую территорию и радовался мысли, что ему наконец представляется случай унизить этого мерзавца Барнса.

— А Клайв совсем не считает его мерзавцем, папочка, — восклицает Рози, выглядывая из-за чайника на спиртовке. — Ты же говорил, Клайв, что, по-твоему, папочка слишком строго его судит. Ведь говорил, нынче утром! Злые взгляды мужа побуждают ее искать защиты у свекра, но глаза старика смотрят сейчас еще злее сыновних. Мстительный огонек вспыхнул под седыми бровями Томаса Ньюкома и метнулся в сторону Клайва. Но тут же лицо его залилось краской, и он уставился в чашку, которую поднимал дрожащей рукой. Отец и сын так любили друг друга, что даже боялись один другого. Война между двумя такими людьми — ужасна. А пригожая и румяная малютка Рози, прелестная в своем утреннем чепчике, украшенном бантиками, со множеством сверкающих перстней на пухлых пальчиках, сидела и улыбалась за серебряным чайником, в котором отражалось ее хорошенькое детское личико. Простодушное дитя! Она и не ведала, как жестоко ранила своими словами эти два благородных сердца.

"Мальчик совсем от меня отошел, — думает бедный Томас Ньюком. — Этот Иуда оскорбил нашу семью, старается разорить наше предприятие, а мой сын даже не чувствует к нему злобы! Ему не дороги наши планы, не дорога фамильная честь. Я доставил ему положение, каким гордился бы любой юноша в Англии, а он принимает все это так, словно оказывает мне милость".