Нюрнберг

И тут Волгин вспомнил. Не так давно к ним в часть приезжала кинопередвижка. Киномеханик растянул на стене заштопанную, не первой свежести простыню, превращенную в экран. Начался фильм. Мелькали какие-то невзрачные фигуры, вазы, колыхался тюль, и Волгин уже собирался уйти, как вдруг на экране возникла эта ослепительная женщина. Она смотрела в зал сквозь полуприкрытые веки, чуть запрокинув голову, и взгляд ее серых глаз пробирал до самых глубин, а губы манили как магнит.

Волгин был не самым большим поклонником мелодрам, да и вообще кино не очень жаловал – он любил книги. Однако образ этой прекрасной женщины просто-таки вонзился в его сердце.

Она была совершенно нездешняя, неземная, сильная и хрупкая одновременно. Волгин, рассеянно наблюдая за развитием экранного действа, думал о том, что живет же где-то такая красота, ступает ножками по земле. И какой-то счастливец обнимает ее не на экране, а в жизни.

И вот теперь он видел перед собой это прекрасное видение во плоти, и оно сейчас удалялось от него по лестнице, плавно покачивая безупречными бедрами, пока не скрылось за поворотом.

Замершая толпа несколько мгновений глядела ей вслед, затем выдохнула в едином порыве и вновь зашевелилась.

– Ничего себе, – сказал Волгин.

– Ага! – поддержал Зайцев. – Она самая! Американская знаменитость. Сразу видно – качественная барышня. Здешние дамочки ей и в подметки не годятся. Вот что такое заморская кровь.

– Вообще-то она немка, – сообщил Волгин.

– Не-не, ты что-то путаешь. Видишь, американцы ее пасут, чтобы с ней, не дай бог, чего не случилось… Она из Голливуда.

– Немка. Она сбежала от Гитлера в начале тридцатых. – Волгин припомнил, что читал о киноартистке в журнале после того, как посмотрел фильм. Название фильма вылетело из головы, а вот прекрасный женский образ остался. Волгин нашел фотографию кинодивы, к фотографии прилагался текст, повествующий о творческом пути артистки и о ее непростых взаимоотношениях с гитлеровской властью.

– Уехала в Америку, – продолжил Волгин. – Геббельс пытался вернуть ее, слал телеграммы, но она категорически отказалась. Тогда ее объявили врагом рейха. Интересно, а здесь она что делает?

Зайцев помолчал, осмысливая услышанное, затем сделал вывод:

– Пропаганда!

В этот момент в Волгина со всего размаха врезалось и едва не сбило с ног что-то рыжее, яркое, похожее на порыв свежего ветра.

– Эй, смотри, куда прешь! – крикнуло рыжее на английском (при этом Волгин явственно уловил сильный американский акцент) и уставилось на капитана.

Это была высокая, стройная девушка лет двадцати пяти. На веснушчатом лице ее горели зеленые глаза. Густые вьющиеся протуберанцы волос медово-огненного оттенка расплескались по плечам. Одета она была в военную униформу, узкая талия перетянута армейским ремнем. В руках девушка сжимала два блокнота и несколько карандашей.

– Простите, – извинился Волгин, хотя его вины в столкновении не было.

Девушка в упор посмотрела на него, вскинув голову, и в глазах ее загорелся интерес. Такой откровенный, что Волгин против воли смутился.

Она все поняла и улыбнулась хитро и победительно.

– Нэнси, поторапливайся, – крикнул девушке неуклюжий увалень с гирляндой фотоаппаратов на груди. Увалень тоже был облачен в военную форму, но форма сидела на нем ничуть не элегантнее, чем седло на пасущейся на лугу корове. Парень, надо полагать, ощущал это, однако данное обстоятельство его ничуть не смущало. Или же он делал вид, что не смущало. Он одернул кособокую куртку и вновь позвал:

– Нэнси! Мы ее упустим!

Рыжая Нэнси еще на несколько мгновений задержалась перед Волгиным, будто поддразнивая, смерила его пристальным взглядом и вскачь помчалась по лестнице.

Зайцев со значением подмигнул Волгину, но тот только плечами пожал.

– Да ты не тушуйся, капитан! Я бы на твоем месте – ух!.. На войне, небось, не до романов было. Вот лично я бы хотел, чтобы такие красотки обращали на меня внимание, – доверительно сообщил Зайцев. – Но не везет.

Он вздохнул и улыбнулся детской улыбкой.

– Она американка, – сказал Волгин.

– Кто? Артистка?

– Нет. Вот эта девушка.

– Ну и что?

– А-ме-ри-кан-ка! – раздельно повторил Волгин, и Зайцев наконец сообразил.

Перед командировкой в Нюрнберг их всех инструктировали насчет взаимоотношений с представителями других государств. Надо быть дружелюбными, но ухо держать востро. Могут быть провокации, в число разноязыких представителей прессы или военных наверняка проникнут те, кто работает на вражескую разведку.

– Да, это проблема, – с грустью сказал Зайцев. – Всегда задаю себе вопрос, почему это люди не могут любить друг друга, невзирая на национальные и классовые различия? Вот почему?

– Потому что мир так устроен! – обрезал Волгин. – И не надо задавать себе глупых вопросов.

В «аппендиксе» у входа в зал заседаний стрекотали кинокамеры и горели прожектора. Кинодива стояла в плотном кругу журналистов и фотографов, а те наперебой, перекрикивая друг друга, интервьюировали знаменитость.

Зайцев и Волгин не могли не остановиться.