Нюрнбергский дневник

(Высказывания в подобном духе не могли нравиться Герингу. Когда Йодль стал излагать суть своего спора с Гитлером в 1942 году, отмстив, что с тех пор ему было крайне затруднительно работать с ним, сидевший на скамье подсудимых Геринг пробурчал: «Так уж и плохо все было!» В ходе выступления Йодля Геринг время от времени бубнил про себя что-то, ожидая, когда Йодль перейдет к обоснованию своих высказываний. «Если бы он только говорил чуть живее и поскорее бы перешел к делу. Он мне уже на нервы действует».)

Йодль отрицал утверждения свидетеля Гизевиуса, согласно которым он, Йодль, утаивал часть сведений от Гитлера. Фактически же, по его словам, он сразу же докладывал Гитлеру обо всех бесчинствах, случавшихся в ходе ведения боевых действий, например, о расстрелах в Мальмеди. Наоборот, Йодль даже сожалел, что, в общем, утаить от Гитлера что-либо было весьма непросто, поскольку его постоянно окружали бесчисленные всезнайки-фотографы и им подобные субъекты, которым он верил куда охотнее, чем самой достоверной информации, исходившей от военных. Затем Йодль резко отрицательно высказался в адрес тех, кто замышлял заговоры, в то время как солдаты гибли на фронтах.

(Дёниц, Геринг и Риббентроп довольно кивали. Дёниц с видом победителя повернулся ко мне, будто желая сказать: ну, вот вам!)

В отношении себя Йодль заявил, что принадлежал к числу тех немногих, у кого хватало смелости противоречить Гитлеру, причем, иногда в резком тоне.

Выпад Йодля против заговорщиков послужил новым поводом для перепалки между политиками и военными. Геринг и Дёниц торжествовали по поводу удара, который был нанесен Шахту. Франк, до сих нор считавший себя офицером, театрально заявил:

— Это заявил германский офицер! Немцы — народ солдат, герр доктор. Это вам не что-нибудь. Кто, как не они, защищал нас все эти тысячу лет.

Мнение Шахта и Шпеера было диаметрально противоположным. Они полагали, что подобные высказывания на руку лишь тому, кто стремится переложить тяжкое бремя вины на немецкий народ. Разжигать в стране политическую революцию — ни в косм случае. Но некоторые умы в правительстве обязаны были хоть как-то обуздать этого безумца Гитлера.

Когда Йодль собрался подробнее остановиться на сущности Гитлера, суд прервал его. Однако он все же успел упомянуть, что после расправы над пятьюдесятью британскими летчиками, совершившими побег из концентрационного лагеря, у него отпали последние сомнения, и он воочию убедился, что Гитлер нарушает права человека. После июля 1944 года он, Йодль, следил за тем, чтобы впредь гражданские права не нарушались. (После покушения на Гитлера в его подчинение перешло ведомство Канариса.) Когда обвинитель упомянул случаи обогащения офицеров, Йодль категорически заявил о своем несогласии с данным утверждением, считая его клеветой на доброе имя германского офицерства.

(После этих слов Йодля на лицах всех обвиняемых из числа бывших военных, кроме Геринга, читалось удовлетворение.)

Тюрьма. Вечер

Камера Йодля. Я полюбопытствовал у Йодля, что он хотел заявить о Гитлере, когда его прервали. Оказывается, он собрался заявить, что его отношение к Гитлеру балансировало между восхищением и ненавистью.

— Я ненавидел Гитлера но причине его презрения к буржуазии, к которой отношу и себя, из-за его неприязни к дворянскому сословию, с которым меня связывают узы брака, из-за его открытой нелюбви к генеральному штабу, в состав которого вхожу.