Нюрнбергский процесс глазами психолога

— Вам когда-нибудь приходилось играть в покер? Вы же знаете, как там все происходит. С крохотной ставки больших выигрышей не бывает, ради больших выигрышей ползут вверх и ставки. Если бы я знал, что Гитлер захочет начать войну, и моей задачей было бы решить эту проблему дипломатическим путем, в таком случае я не смог бы заявить Чиано, что Гитлер только грозится, потому что это немедленно разнеслось бы по всем европейским столицам и никто бы не пожелал идти ни на какие переговоры, и началась бы война… Как я уже говорил, куда лучше было сказать Гахе, что Гитлер имеет самые серьезные намерения, чем столкнуться с войной.

Хохот в зале, когда Риббентроп произнес тогда эту фразу, до сих пор воспринимался им весьма болезненно.

— То есть вы считаете, что лучше пригрозить войной, чем вести ее, — уповал на логику я.

Риббентроп согласился.

— Но когда на ваш блеф никто поддаться не желает, остается лишь один выход — война. Угроза войной — это ведь, но сути, гангстерский прием, как по-вашему?

В ответ Риббентроп принялся бормотать о том, что дипломатию вообще нелегко понять, но дипломат непременно уловит его мысль.

Камера Йодля. Йодль напомнил о том, что он тоже был против расстрела британских летчиков.

— Чистейшее, преднамеренное, ничем не оправданное преступление! Я знал, что нам за него уже никогда и ничем не оправдаться. Вот тогда я понял, что за человек Гитлер. В подобных вопросах я всегда вставлял ему палки в колеса, поскольку понимал, что Кейтель не тот человек, на кого можно в таком случае опереться. Но этот приказ о расстреле пленных английских летчиков — это было не что иное, как ярость Гитлера, которую он решил выместить на Кейтеле, которого считал виновным в том, что побег не был предотвращен. Я знал, что этот инцидент нам никогда не понять и не разъяснить. И когда англичане после перемирия перво-наперво потребовали к себе Кейтеля, я сразу же сказал ему — это из-за тех самых летчиков.

— Убийство 50 беглых военнопленных и расправа над Жиро, по-моему, куда сильнее волнуют военных, чем вся программа геноцида в целом, жертвой которой пали миллионы ни в чем не повинных евреев и других идеологических противников, — предположил я.

— Да, конечно — ведь здесь затронута наша честь! К тому, о чем вы только что сказали, мы никакого отношения не имели. И будет доказать, что мы действительно не имели к этому никакого отношения.

Йодль продолжал разъяснять мне, как Гитлер похоронил весь вырабатываемый веками кодекс чести офицера. Гитлер, но словам Йодля, олицетворял новый, радикальный произвол, не вписывавший в мир деятелей прежней эпохи — в мир Гинденбурга, Нейрата и других. Даже Геринг, и тот почитал кодекс чести офицера и во многих случаях оказывал влияние на фюрера.

— Как вы расцениваете то, что Геринг до сих пор пребывает в позе верного сторонника фюрера? — поинтересовался я.

Мои слова вызвали у Йодля улыбку.

— Ну, в его случае это вполне естественно — он ведь по самые уши увяз во всем этом, поскольку он именно из тех, кто продвигал эту партию к власти, кто два десятка лет на весь мир провозглашал непоколебимую верность фюреру, поэтому ему только и остается, что продолжать быть верным ему… Но остальные офицеры с самого начала были настроены враждебно к нацизму. И мы подчинились Гитлеру только потому, что был выбран рейхсканцлером. Очень забавно, но ведь Геринг в последние 2–3 года периодически просто исчезал неизвестно куда. Ходил на охоту, вел упорядоченную, комфортную жизнь в своих замках, собирал предметы искусства — в такие периоды добраться до него было невозможно.