Нюта, или Второй шанс для Антихриста

И это, кстати, не имя псевдо репера с прической а-ля взбесившийся ананас. Это название шипованного стального шара на цепи с рукояткой.

— Не хочу, — хмыкнул Максимка, глазея в белый матовый натяжной потолок. — Но ты же не отвяжешься, полурослик.

— Или завязывай хамить, братец-гоблин, — предупредила я его, еще пока по-хорошему. — Или пшел вон отсюда. Я спать хочу!

— Я вообще-то тоже, — ядовито откликнулся тот. И, от души зевнув, пожаловался. — Всё утро испоганила. И так хреново.

— А ты не пей, что б хреново не было!

— Пей, не пей, — вдруг серьезно произнес братец. — Один фиг не поможет, Нют. Я не знаю, как ты со всем этим справляешься. Я не могу к ним поехать, понимаешь? Не могу их видеть такими. Один раз увидел и всё. Всё! Не могу заставить себя переступить порог больницы. Боюсь хрен знает чего, но боюсь настолько, что кишки выворачивает. Называй это как хочешь, но я не могу. Не хочу видеть мать… такой. Сам себя ненавижу, проклинаю… но по-другому не могу. И Алекс тоже.

Я открыла было рот, чтобы ядовитенько высказать всё, что думаю по этому поводу…

И закрыла его обратно.

Ведь о чем сейчас говорит этот несносный мальчишка… я прекрасно поняла.

Это ведь кажется так, будто всё предельно просто. Любимые родители попали в беду, и любящие дети сделали всё, чтобы помочь им, и всё время были рядом…

А на самом деле всё куда страшнее и гораздо менее прозаичнее. И уж точно не всё так героично, как бывает в фильмах. Ну, там, когда родственники узнают о своих близких, попавших в беду, мчатся к ним в больницу, где крепко обнимаются под неутешительный вердикт врача. А потом долгие серии, пардон, недели, они сидят у кровати больных, дожидаясь их чудного исцеления. Говорят с ними, свято уверовав, что их присутствие слышат и чувствуют…

Вот только жизнь — далеко не третьесортное кино.

Когда тебе сообщают такие вещи, на самом деле у тебя просто земля выходит из-под ног. А когда узнаешь правду от врача, не слишком обремененного чувством такта, тебе становится не до трагичных обнимашек — ты просто падаешь в обморок посреди больничного холла. Но самое страшное происходит, когда спустя дни долгих уговоров тебя все-таки пускают в реанимацию, и то лишь на пару жалких минут.

Первый раз ты переступаешь порог с отчаянным желанием убедиться, что твои родители хотя бы живы. Но когда то, что представлялось в воображении, в действительности оказывается страшным сном наяву…

Сделать второй шаг в больничные коридоры становится практически нереально.

Нужно ломать себя раз за разом, чтобы заставить свое тело пошевелиться и снова войти в палаты, пропахшие горьким запахом медикаментов, наполненные мерзким привкусом крови на языке и вызывающие лишь глухую тоску, раздирающую сердце отчаяньем.

Видеть то, что осталось от твоих близких, некогда бодрых, жизнерадостных, таких заботливых, добрых и понимающих, тех, кто всегда был рядом с тобой и, казалось, всегда будет…

В тот момент понимаешь, насколько хрупко всё вокруг. И что лично ты, к сожалению, не сделал абсолютно ничего, чтобы это сохранить. И изменить теперь тоже ничего не сможешь. Совсем!

Повернуть время вспять невозможно. И какой ценностью мы на самом деле обладаем, понимаем только, когда это теряем.

Я честно, не знаю, как у меня хватило духа раз за разом ходить в больницу, и что я там делала вообще. В реанимацию практически не пускали, почти всеми документами и счетами занимался Ярослав. От меня почти не было никакого толку! Как и в Китае, где все обязанности по уходу, заботе, лечению и реабилитации легли на хорошо обученный и знающий свое дело персонал.

Я снова просто шаталась по опостылевшим коридорам, не зная, чем себя занять. Но и уйти не могла, считала, что не имею права. Я должна была оставаться с теми, кто тогда не мог ни двигаться, ни говорить, и даже меня не узнавал.

Это сводило с ума.

Любовь, чувство долга, взятая на себя ответственность — я так и не понимала, почему изводила себя все эти месяцы.

Нет, родителей я бы никогда не бросила и всегда бы сделала для них всё возможное и невозможное. Но разве нужно было для этого настолько выворачивать себя наизнанку? Да еще и ненавидеть себя за это? Как и за подобные, как казалось, преступные мысли?

А главное, какой толк обвинять близнецов в том, чем все это время занималась я сама?

Правда, с одним только отличием: они пытались топить свое горе в бесполезном алкоголе, а я — в напрасной попытке взять всё в свои руки.

Ни то, ни другое, ни к чему хорошему не привело.

Ну, разве что к одному отдельно взятому полуголому туловищу, валяющемуся сейчас в моей кровати.

Говорю ж — ни к чему хорошему!

— Я понимаю, Макс, — плюнув на всё, я растянулась рядом, закладывая руки за голову. Раз уж наступило время разговора по душам, лучше то делать в неформальной, так сказать, обстановке. — Но это не повод вести себя, как засранцы. Я ж себя так не веду.

— Это пока, — хмыкнул брательник. — Не выдерни тебя Кумратов из Китая, долго бы продержалась еще?

— Да… хрен его знает, — честно замялась я.

Ну, про ненависть к себе я же говорила, верно?