Ниже неба

Грэхэм посмотрел на закрытую дверь камеры. Глаза его наполнились слезами – впервые с того самого дня, когда он узнал, что его жена умерла, и он позволил им свободно течь по щекам. Когда Грэхэм снова вернулся к чтению, он увидел, что капли намочили дневник, и опять начал водить пальцем по влажным страницам. Собравшись с силами, он продолжал читать вслух:

«Я, скорее всего, больше никогда не увижу улиц Лондона, поэтому я уговорил Беатрис сказать Коннору и его новой сестре, что их бедный отец умер. Она хорошая женщина, и я уверен, что когда-нибудь она поймет всю необходимость такого решения. Может быть, когда-нибудь, в будущей жизни я смогу быть вместе с моими любимыми Эмелин и Коннором и нашей маленькой дочуркой. А пока я научил Беатрис словам колыбельной, для того чтобы она пела ее малышке. Это была любимая колыбельная Эмелин, которую она пела по ночам нашему сыну. У Беатрис не такой сладкий голос, как у моей жены, но я убежден, что она приложит все усилия, чтобы спеть как нужно. Если бы только Эмелин могла очутиться там и взять малышку на руки и убаюкать ее.»

Грэхэм Магиннис набрал в грудь побольше воздуха и начал петь. Ему не нужно было смотреть на страницу, на которой была записана каждая строчка четверостишья. И хотя его голос стал слабым и надтреснутым от прожитых лет и от потока тягостных воспоминаний, песня, которая наполнила камеру и поплыла дальше, по коридорам Милбанкской тюрьмы, была такой же мягкой и чистой, как утренняя песня голубя:

«Моя сладкая малышка, мое счастье и любовь.
Спи спокойно, засыпай.
Так прекрасны, проплывают небеса над головой.
Спи спокойно, засыпай.
Мамино счастье, солнце и радость, глазки закрой.
Спи спокойно, засыпай.
Да хранит наш Господь твой чудесный покой.
Спи спокойно, детка, спи спокойно, засыпай.»

VII

Ленора Йорк с большой охотой заплатила лишних десять шиллингов за отдельную ложу в Хавершэме – пользующемся сомнительной репутацией театре, в котором шли непристойные французские «постельные комедии». Она любила подобные зрелища как за скандальное поведение зрителей, так и за удовольствие, больше доставляемое очаровательными, хоть и убого разряженными актерами, нежели запутанными сценарными ходами или же искусной игрой.

В этот субботний вечер Ленора обращала мало внимания и на зрителей, и на само представление, в котором шла речь об английской девице, приехавшей в Париж на праздник. Более того, она даже не видела, что происходит на сцене, так как портьера ее отдельной ложи была опущена – одна из нескольких опущенных в этот вечер портьер.

«Да-а-а-а...» – застонала Ленора, прижимаясь спиной к груди Коннора. Она сидела, вцепившись пальцами в колени любовника и опускаясь навстречу ударам снизу, оседлав его точно, как было показано в позиции «Женщина верхом на мужчине» из иллюстрированной книги о любовном искусстве. Эту книгу мадам Йорк обнаружила, копаясь в коллекции восточной эротики, принадлежавшей ее матери.

Ленора почувствовала, как Коннор передвинулся на высоком, без ручек, кресле. Его руки обхватили ее бедра и, медленно приподняв, с силой опустили вниз, посылая сладостную волну между ее ног. Любовники были оба в одежде – они заранее договорились, что Ленора не наденет нижнего белья. Тем не менее, у нее было такое ощущение, что они совершенно обнаженные в объятиях друг друга и абсолютно одни.

«О-о-о-х...» – выдохнула она, пытаясь контролировать все нарастающее возбуждение и позволяя себе только тихие, сладострастные стоны в те моменты, когда раздавались одобрительные выкрики публики или оркестр начинал играть громкую музыку.

По мере того, как грохот оркестра нарастал, любовники все быстрее и сильнее бросались навстречу друг другу; Ленора почувствовала, как внутри ее зарождается гигантский поток наслаждения, и поняла, что еще немного, и Коннор опять вознесет ее на вершину счастья, сам оставаясь при этом внизу. И хотя Ленора побывала на этой вершине всего несколько минут назад, любовник сдерживал свое удовольствие ради того, чтобы отправить ее туда вторично.

«Нет!» – страстно прошептала она, желая прихватить на этот раз Коннора с собой.