Нижние Земли (СИ)

Уходя и оставляя за собой мертвую поляну, звери, как один, останавливались, чтобы торжественно помочиться на корни поверженного Дерева. Дождевая влага, человеческая кровь и моча диких зверей напитывали африканскую землю, и можно было быть уверенным: на месте павшего Дерева вырастет другое. Не одно – десятки, сотни Деревьев вознесутся в небо, проклиная христианского бога, принесшего смерть и разрушение в их тихий край.

Эдинбург, 1905

В окно полицейского управления города Эдинбург упрямо смотрело вечернее летнее солнце, уже не такое яростное, как днем. Полицейские, скучающие без дела, дремали в лучах заката, преломленных пыльными стеклами. Со стороны висящего на стене полена, в которое будто врос циферблат, раздавалось мерное тиканье. Старший инспектор Раян О`Салливан был единственным служащим на пару миль вокруг, кого не умиротворяло влажное и душное лето.

Старшему инспектору О`Салливану было не до скуки – он стращал сержантов Огилви, в чем-то, на его суровый взгляд, провинившихся. Братья двадцати и двадцати трех лет от роду – Лэгмэн и Лэмонт Огилви, будучи отпрысками знатного рода, представляли из себя зрелище, позорящее честь как родного дома, так и мундира всех эдинбургских полицейских. Они вели себя так, как положено вести себя молодым людям слегка за двадцать, чьи доблестные предки вписали себя в историю Шотландского королевства. То есть тратили деньги, трогали девиц, выпивали без меры, беспрестанно злили О`Салливана, лишенного всех этих преимуществ: молодости, денег, задора.

Преимущества старшего инспектора простирались в совершенно других сферах. Девушек разных сословий он бесконечно интриговал вопросом: хотите ли, юная леди, увидеть, как человек может махать хвостом от радости встречи с вами? – сохраняя при этом на редкость равнодушное выражение лица. В сравнении с загадкой, насыпанной щедрой рукою О`Салливана, маленькие загадочки юных дев скукоживались и вяли, и девицы, до того привлеченные статной фигурой полицейского, спешно уходили.

В этом, как и в воспитании сержантов Огилви, инспектор имел сокрушительный неуспех, что было уже легендой и любимой застольной историей всего полицейского управления.

– Но, инспектор! – возмущался Лэмонт, старший по возрасту и более буйный по нраву.

Младший Лэгмэн молчал и в перепалку не вмешивался, но по его взгляду можно было судить, что зачинщиком идеи, из-за которой братья теперь бодались с собственным начальством, являлся именно он.

– Я – инспектор, – терпеливо повторил О`Салливан, – даже старший инспектор, стоит заметить. И старший инспектор говорит вам: то, что погибший – ваш родственник, не значит, что мы будем немедленно отбирать себе это дело. У нас хватает дел. Верно ведь?

Обращаясь за помощью к подчиненным, О`Салливан обвел кабинет тяжелым взглядом. Констебль Спанки издал странный звук, похожий на забористый храп, хотя открытые глаза говорили о том, что он не спит. Свен оторвал голову от сложенных на столе рук и несколько раз кивнул.

– Хватает, хватает, – и тут же опустил голову назад.

Он даже не пытался сделать вид, что бодрствует. Или хотя бы не мечтает о родном гробу, покоящемся в семейном склепе (возить за собой гроб в их среде считалось моветоном – лучше уж блуждать по миру да страдать по родной кладбищенской земле).

Конфликт шел уже по третьему кругу, и если на первом полицейские еще пытались вникать, то на втором потеряли интерес. Спанки закурил вонючую сигару и продолжил спать с открытыми глазами. Механическая сова на его столе заворочалась и прикрылась острыми стальными крыльями. Готтлиб фон Клаузевиц отрицательно относился к курению. По его словам, этот запах намертво въедался в его оперение.

– Это не просто родственник, – запальчиво повторил Лэмонт. – Наш кузен Байл был сидом! Два года назад он вошел в парламент. Это первый член парламента, который открыто заявил о том, что он не человек. И вы считаете, что его смерть – случайность?!

Откуда в чистокровной человеческой семье с корнями, уходящими в позднее средневековье, взялся сид, история в лице сержантов умалчивала. Видимо, даже для двух буйных нигилистов это было что-то «слишком».

О`Салливан закрыл глаза рукой. Он не страдал от мании преследования, за что был искренне благодарен своему простому происхождению. Никакие подозрения не мешали ему спать, принимать пищу и ходить в клозет. Братья же вобрали в себя все худшее, что имелось в богатых семьях применительно к данной ситуации. Любые события, как бы далеки они ни были от политики, казались всем Огилви выпадами в сторону их благосостояния. Когда-то, лет сто или двести назад, это спасало им жизнь, но сейчас выглядело как что-то, с трудом, но все-таки поддающееся лечению.

– Ну и что ваш кузен-сид забыл в парламенте? – устало спросил О`Салливан. – Сидел бы в своих холмах, глядишь, остался бы жив.