Низость

Набираю ванну, глубокую и горячую, и наливаю себе стакан «Джек Дэниэлс». Ставлю тему «Опе Line» Харви на полную громкость, заныриваю в ванну и смотрю, как мир вокруг темнеет. Папиным классным станком брею ноги и подмышки, но не трогаю паховую зону. С тех пор, как на прошлой неделе материализовались те лихорадки, я разлюбила свою пизду. Перестала подстригать, брить ее и смазывать увлажняющим кремом, начала носить трусики. Трусики для месячных. Начиная с прошлой среды, единственная функция мой пизды — мочеиспускание. Секс и мастурбация временно отменены, и, как ни странно, воздержание спровоцировало ощущение самоудовлетворенности. Ведь каждую ночь я ложусь спать, не мастурбируя на блядей, оттого чувствую себя здоровее и лучше по утрам. Но мне известно, что едва меня измотают злые духи алкоголя, я возжелаю их, словно наркоман наркотика.

Папа переставил шампунь и кондиционер с края ванны на полку над раковиной. Осторожно переступаю, чтобы вернуть их на место, но ноги у меня тяжелые и плохо слушаются, поэтому взамен я решаю вымыть голову мылом. Я отмокаю в ванне до тех пор, пока полумрак не захватывает комнату, и через окно струится холодный вечер, и после того, как музыка замолкает, остается долгая пауза тишины, взбалтываемой лишь дальним воем «скорой помощи». Только постепенное осознание очень остывшей воды в ванне выводит меня из транса.

В момент, как я вытаскиваю себя из ванны, меня бьет по башке мысль о том, что я продинамила папу. Епть! Его лицо, когда я пригласила на ланч, тоже — он прямо просиял. Я сбегаю ПО лестнице и жму его номер на телефоне. Включается автоответчик. Его голос звучит мягко, но одновременно серьезно, затем два гудка, и мне надо что-то сказать.

— Привет, пап, я просто звонила, чтобы…

Не в состоянии придумать вменяемую отмазку, я просто сбрасываю звонок. Стою в коридоре, дрожа, и жду, когда мне придет в голову правильное вранье. Сочинение неправды никогда не было моей сильной стороной. В детстве я была безнадежной врушкой, но я была счастливой и послушной, так что у меня не возникало необходимости врать. Я не знала, что такое ходить по скользким дорожкам. Я принимаюсь сушить волосы и пытаюсь визуализировать Себя в детстве. Секунду громко ржу, вороша волосы, когда представляю себя — такая вся приличная и с пластинками для зубов. Но тут нечто мрачное стучит пальцем мне в затылок и заставляет замолчать. У нее те же волосы и то же самое лицо, но некто чужой поселился под этой кожей. Время вытравило всю хорошесть. Если разложить все мои школьные и универовские фотки в хронологическом порядке, то вы увидите безжалостное и постепенное накопление грязи и лживости. Клянусь, иногда я смотрю в зеркало, и меня пугает та девушка, что мрачно пялится на меня. Я не знаю ее, и она мне не нравится.

Бряцанье тарелок, доносящееся от соседей, когда они складывают посуду в мойку, прорывается сквозь тишину. Из-за него холл кажется пустым и безжизненным, и отсутствие мамы давит на меня, перенося меня в наш старый дом. Я в своей комнате наверху, читаю. Слышу грохот посуды на кухне, и сбегаю вниз, перегибаюсь через перила. Я вижу, как мама согнулась над горой разбитых тарелок и чашек, схватилась за голову, и бессильный женский плач сжимает ей грудь. В дверях цокольного этажа возникает папино лицо. Оно побелевшее и встревоженное. Мне видно, как его взгляд падает на маму и привычно жду его хриплого смеха. Но его лицо остается окаменевшим. Он опускается на колени рядом с ней, обхватывает ее одной рукой и прижимается к ней головой. У меня внутри все сжимается, зловещее предчувствие, и тут удар крови в барабанные перепонки, когда мамин сжатый кулак выскакивает из ниоткуда и со всей силы бьет его в лицо. Папа, он даже ни разу не повышал на нее голос, но я жду, что он треснет ей в ответ. Он даже не сдерживает ее. Просто позволяет ей снова и снова замахиваться на него, и когда она, обмякнув, теряет силы, забрызганная его кровью, он берет ее на руки и укачивает. Но я могу ей это простить. Уже простила. Смерть сестры тяжко придавила ее. Но вот чего я не могу ей простить, это того, что она не дала мне попрощаться. Я на хуй любила тетю Мо, не слабее, чем она.

Девочка с хоккейной площадки опять завладевает моими мыслями, и я пытаюсь вытрясти ее из головы, елозя полотенцем. Залезаю в ящик стола, достаю блокнот и ручку.

Пап,

Прости, что я тебя сегодня подвела. Обещаю исправиться, целую,

Милли.

Записка кажется бездумной и эгоистичной. Поверхностной. Небрежной.

Но она правдивая. По крайней мере, она правдивая.

Джеми