Низость

Первое, что приходит мне на ум, когда я подтягиваюсь, это что она нас продинамила. Специально, по всей видимости. В доме нет ни одного признака ни света, ни жизни. Пару раз бибикаю, и штора в окне соседнего дома чуть раздвигается, на несколько секунд показав фигуру в пиджаке. Потом комната погружается во тьму. Через несколько мгновений в окне материализуется пара лиц. Одно — значительно крупнее другого. Классическое приоткрывание штор, ё! Такую штуку последний раз видал еще, когда мелким был. Любопытствующие мудозвоны. Дождетесь, нажалуюсь малышу Милли.

Набираю ее сотовый. Звонит, безрезультатно.

Следующее, что я думаю, это что она заснула, что, если по честному, далеко не первый раз. Звоню на домашний. Не отвечают. Часы на приборной доске показывают 5:54. Жду ее до 6:10, потом отчаливаю.

6:05, и никаких признаков дурешки. Еще раз звоню туда и туда. Итог нулевой. Иду стучать в дверь. Без мазы. Возвращаюсь в машину и листаю спортивные страницы «Эхо». Козлы до сих пор обгоняют наших на три очка. Опять сплетни, что наши продают Хески.

6:07. Я завожу двигатель. Если интересно знать, я немного обрадовался, когда подъехал и обнаружил, что в доме нет света, правда, где-то спинным мозгом. Все утро у меня нутро в узлы завязывалось насчет повидаться с Милли, но сейчас, по-моему, вроде я скорее испытываю ниибацца напряг, чем чего иное. Просто охота со всем этим разобраться, догоняешь. Хочется, чтоб все стало как раньше.

Жду еще две минуты, потом проверяю сотовый на предмет пропущенного вызова. Пусто. В глотке крохотные комочки злости, ставлю машину на первую передачу, и смотрю в зеркало заднего вида, с намерением проваливать. Однако черед пару сотен ярдов позади нас, вижу красную точку, подрагивающую вверх и вниз. Присматриваюсь, и по разнице во времени между ее движениями вверх и вниз, соображаю, что это Милли. Остервенело пыхает сигаретой. В 6:08 ее лицо прижалось к запотевшему стеклу. Губки приоткрытые в недовольной гримаске; и чуть осоловелые глаза. Ой, бля, как я соскучился по маленькому зверенышу. Она запрыгивает в тачку, притащив за собой смачный запашок пива и курева.

— Уже начала?

— Нет! — отбрехивается она и строит обиженную рожицу.

— Это ты рано. Я думала, ты подъедешь в 6:00.

Я щелкаю пальцем по часам на приборной доске.

— Проверим по часам в Роуз-оф-Моссли, — говорю я. — Опаздывают минут на пятнадцать.

Она угощает нас еще одной гримасой, каковая незамедлительно растекается в широченную лыбу, когда до нее доходит, что ее штуки прекрасно и окончательно разоблачены.

— Я всего половиночку, догоняешь.

Я нежно щиплю ее за щеку. У нее обалденный вид в джемпере из кремового мохера, джинсах в обтяжку и никакой косметики. Еще ее волосы стали короче на несколько дюймов, аккуратная короткая полукруглая стрижка-боб, доходящая до подбородка. Она немного смягчила ее рожицу, не говоря уж о том, что это идет к ее костлявой фигуре.

Поначалу мы просто перебрасываемся обрывками трепа ни о чем, вчерашними или позавчерашними сведениями о ком-то, с кем одно время вроде общался, но без энтузиазма.

— Как Билли? Как папа? Давно не видел Сина? Слышала о пацанах, сделали книжный на Эйгберт-Роуд? — И прочая светская хренотень, которая на самом деле ни к чему не обязывает, но тем не менее дает нам шанс разобраться, чего творится у нее в голове. К примеру, хотя она бурно радуется сплетням насчет Сина, Лайама и нашего маленького, она совершенно избегает таких разговоров, от каких можно перейти к теме Энн Мэри или свадьбы. Она реально не желает об этом слушать. Типа как она спрашивает, чем я был занят на прошлых выходных, а я отвечаю, что я подбирал квартиру для моей миссис и все такое, она обрывает разговор прямо по какой-то ебучей касательной. «А ты знал, что в Мерси-сайде на двадцать процентов увеличилось число диагнозов гонореи и сифилиса?» И к тому времени, как мы добрались до последней комбинации светофоров, мы исчерпали все возможности легкой беседы, и нас охватывает красноречивое молчание. Она сидит себе, пялится в окно, гоняет воздух от одной щеки к другой, пытается изображать безразличие и все такое. Коленка, правда, напрочь ее выдает. Трясется, что пиздец. Вот реально язык движений нервничающего тела. И сам я совершенно так же себя чувствую, если интересно знать. Голова дико жужжит, в горле застрял ком из тысячи и одного слова, и все они не поддаются построению в предложения. В конце концов, она замечает на полу «Эхо», щелчком по приборной доске включает свет и погружается в первую страницу, и на некоторое время возникает предлог для молчания.