Низший

Плеснув вонючей слизью, опухоль начала медленно открываться как раковина, хотя мне пришло на ум иное сравнение – чем-то напоминало открытие бронированного кокпита тяжелого боевого шагохода.

Излив еще немало литров тягучей вонючей плаценты, гнойник раскрылся, показав нам свое главное сокровище – вживленную в змеиную тушу часть голой бабы. Широко раздвинутые бедра, раскинутые руки – первые есть по колени, а вторые по локти. Прилипшие к истощенному лицу волосы небрежно обкромсаны – уже настораживающий факт, заставивший меня еще раз оглядеться.

– Мен стригут красные ублюдки. – правильно поняла меня Брассарра, с трудом вытолкнув из себя слова вместе с солидной порцией слизи. – Сваты.

– Сваты? – изумленно пробормотал Рэк, пялясь на сиськи Брассарры. Взяв себя в руки, орк двинулся прочь, буркнув: – Огляжусь.

Я продолжал осматривать распятое тело женщины, что напомнила мне одну из гномьих жриц, что натягивали на себя пальто из живого плукса. Это и есть мозг змеи? Она управляет огромной змеиной тушей?

Но все равно это никак не поясняет, почему раздавленная змея до сих пор не сдохла и не сгнила – хотя вонь тухлого мяса в наличии.

Это не поясняет, каким боком сюда относятся гусеницы, что то ли живут, то ли рождаются в змеином теле и усердно носят хозяйке жратву.

Опустившись на камень неподалеку от Кассандры, я еще раз оглядел пещеру, мельком пробежавшись взглядом по фигурам вышедших на патруль экзов и тигров. Убедившись, что пока все в порядке, поднял забрало и, взглянув в желтые глаза трясущейся от холода голой тощей бабы, сказал:

– Давай сначала о главном.

– Я Брассарра… была перерождена для…

– Эй! Я сказал – о главном. Где активный системный терминал?

– Большой стальной гриб… материнское око…

– Да.

– Я придавила его. – мокрая от слизи баба растянула губы в жутковатой радостной усмешке. – Чтобы добраться до него… тебе придется прорубаться сквозь скалу и мое тело.

– Да с радостью. – дернул я щекой. – Где конкретно?

– Как я помню… в сторону моего хвоста. Метрах в десяти от тебя, герой Оди. Уже готов убить меня? Или хочешь услышать мой рассказ?

– Ты придавила цель моей миссии. – усмехнулся я. – Твоя жопа лежит на моем пути… а я гоблин занятой. У тебя пара минут, Брассарра. Так что говори быстро.

– Еда… можно мне послать детей за едой? Еще немного пожрать перед смертью…

– Ты жрешь гоблинов…

– Это не в моей власти. – дернулась и зашипела Брассарра. – Задумайся, тупой герой! Похоже, что я стремлюсь сохранить свою жизнь?! Похоже?!

– Нет. – признал я, смотря на раздавленное и гниющее змеиное тело. – Не похоже.

– Трупный яд бушует в моей крови! Вечная агония! Вечная головная боль – ведь моя голова раздавлена гребанной горой! Мозги всмятку! Ты можешь представить себе, каково это жить с никогда не утихающей головной болью? Ощущать вечную боль… вечную тошноту… и понимать при этом, что мое тело настолько крепко и живуче, что все это дерьмо продлится еще очень долго! Думаешь, я жру тухлую человечину, смакуя каждый кусок?

– Сказал же – нет, не думаю.

– Гусеницы затаскивают жратву прямо в мой желудок. И я не могу им помешать… не знаю, слышал ли ты о двойной нервной системе у призмов… о разумах насекомого и человека, заключенных в одном теле…

– Слышал. – кивнул я, вспомнив Хвана и о том, как над ним брало контроль насекомое, что в любой ситуации думало лишь о выживании любой ценой.

– А у меня не два, а три разума в одном теле! Три нервные системы! И кроме меня сдохнуть не хочет ни одна из моих сущностей! Змея расплющена… мозги тухнут… но нервная система жива и пытается оживить все это раздавленное дерьмо, продлевая мои страдания. Бабочка, что тоже во мне, порождает гусениц, посылая их за жратвой. Я могу контролировать их… но лишь отчасти. Когда голод становится слишком сильным… я теряю контроль, теряю сознание! А когда прихожу в себя – я уже пожрала… В меня уже натащили жирного жеваного мяска и воды… Учитывая замедленный метаболизм и почти летаргию… мне этого хватает надолго. Хватает, чтобы чуть подстегнуть мою невероятную регенерацию, чуть замедлить гниение и на то, чтобы породить пяток новых ползучих детишек… И снова боль… снова сонная агония… а затем мне снова доставляют визгливых жирных гоблинов… Вот и сейчас – гусеницы чуют запах жратвы и рвутся… рвутся за едой…

– Вперед. – разрешил я, поняв, что толку от запрета не будет. Разве что раздавить всех гусениц.

Брассарру трудно назвать каннибалом. Людоедом – да. Но не каннибалом. Она давно уже не человек. Она… это что-то вроде искусственно выведенного древнего высшего хищника. Гребаный динозавр, что пролежал в обвалившейся пещере хрен его знает сколько лет.

Пока из приоткрывшихся дыр в змеином теле с хлюпаньем лезли новые гусеницы, а закатившая глаза Брассарра мелко потрясывалась внутри раскрытой бронированной опухоли, я решил глянуть чего это там Рэк так изумленно пялится за край камня, маша при этом мне клешней.

– В ней живет бабочка, – тихо произнесла продолжающая сидеть на камне Кассандра, не сводя глаз с рождающихся гусениц. – В ней живет красивая бабочка…

– Нашла родственную душу. – хмыкнул я.