Низвержение Жар-птицы

Кусты сбоку зашуршали, и из них показалась волчья голова: вероятно, зверя привлек запах разлагающейся крови, который усиливался вместе с нарастанием зноя. Не сходя с места, Федька метнул камень, которые валялись тут в изобилии. Волк взвизгнул и хотел уже броситься на людей, но, встретив тяжелый взгляд атамана, предпочел отступить.

– Чует, стервец: против силы не попрешь! – ухмыльнулся Федька. – Так и у людей одна она в почете, и между временами да царствами тут нету различий. И за нее Дормидонту прощают то, чего его сынкам не простят. Потому и быть смуте, пусть у боярина Телепнева старый лоб хоть над бровями нависнет от дум, как ее отвратить загодя! – Злорадства, с каким были произнесены последние слова, Максим прежде не встречал; атаман даже приподнялся, уперев кулаки в землю, и сам напоминал вожака волчьей стаи, готового броситься на добычу и одновременно растерзать любого, кто дерзнет его опередить. – А сила есть желание! Верно, и ты очутился здесь, поскольку чего-то крепко восхотел в своем царстве. А это деяние уже не из малых: гости оттуда к нам не заявлялись уже многие лета. Коли же Господь и впрямь драгоценнейшим из кладов тебя наделил, свершишь и более. На то и смута, чтобы смелому душу отвести. Только худо пожелаешь – не изведать тебе мощи Жар-птицы: квелому да не сноровистому ратнику прибыли от самострела нет – лишь рукам тягота.

«Клад внутри человека, неощутимый до определенного времени… Клад, возможности которого определяется степенью желания. Который активизируется сам при смертельной опасности. Тогда, на переходе… неужели меня спасла Жар-птица? Но откуда она взялась в нашем мире? И кто я? Обычный пацан… Жил, как все, ничем не выделялся. Родители тоже самые обыкновенные. Нет, мои папа с мамой, конечно, очень хорошие, но не из-за них же я стал избранным. Стоп, я уже – у Максима перехватило дыхание – верю в это?»

Крепкий шлепок по плечу вернул его в реальность:

– Айда, парень, гулять, опосля обмозгуешь!

Максим задержался еще немного, чтобы сменить рубаху, как давно уже намеревался сделать. Среди мертвецов он приметил низкорослого мужчину, которого Федька убил ударом сзади, в шею, и, следовательно, не повредил его одежды. Новая рубаха (штаны Максим оставил прежние) подходила по длине; она, правда, провисала в плечах, но не настолько, чтобы служить предметом насмешек. Несколько вшей, которых Максим обнаружил в складках и тут же раздавил, ничуть не смутили мальчика. Труднее было побороть брезгливость к загрязнившей воротник крови: Максим еще не до конца привык к ней, хотя видел ее в этом мире уже неоднократно. Затем он и Федька двинулись в дорогу. Атаман шел не очень шибко, чтобы не утомлять Максима, и постоянно держался вровень, время от времени указывая, куда свернуть. Максиму уже не казалось, что он ходит кругами: то ли Федька прежде разбойничал здесь и знал местность, то ли продолжительные скитания выработали в нем навык ориентировки. В целом Максим, хотя и был фактически пленником, чувствовал себя намного уверенней, чем раньше: голод больше не донимал его, а благоприятный шанс улизнуть мог всегда представиться. Шли они, впрочем, недолго: еще до того, как проглянули первые звезды, Федька начал зевать и искать глазами место, где мох был посуше. Он и Максим улеглись рядом, укрывшись одной рогожей; при этом атаман заранее припасенной веревкой прикрутил свою ногу к ноге мальчика. Сделал он это очень быстро, уверенными движениями и, прежде чем Максим успел дернуться, примирительно вымолвил:

– А не дивись! Какой помытчик доброго кречета заимеет, так поначалу его носит в путцах, а после дружба у них уж нерушимая! – И, предупреждая возможный вопрос, добавил: – До ветру приспичит – толкнешь меня. Стыдобиться нечего: ты ж не девка.

Громкий храп атамана, раздавшийся почти сразу, долго не давал Максиму сомкнуть глаз. Утром Федька проснулся с первыми лучами, впрочем, едва заметными из-за густого тумана, опустившегося на землю. Налим не стал выжидать, пока он рассеется, однако едва успел пройти с Максимом полкилометра: мальчик запнулся и вытянул вперед руку:

– Там! – негромко произнес он.

Федька сперва подумал, что Максим напугался какого-нибудь зайца или иного безобидного лесного жителя, приняв его в тумане за небывалое чудище, и уже собирался отпустить веселое ругательство по этому поводу, но помешал донесшийся сзади шорох. Атаман хотел обернуться, однако тотчас ощутил прикосновение к кадыку острого, холодного железа.

– Не рыпайся! – послышался чей-то голос.

Глава 15.

Память об уроке