Низвержение Жар-птицы

«Не все… Когда в том ущелье он себе голову разнес из Макарова, я своими руками рыл для него могилу. А потом кое-как сколотили крест и водрузили на нее, хоть бы попы и не одобрили, – специально сделали повыше, назло дьяволам, что караулили нас. И, уминая землю, я сказал себе: «Везде есть надежда, одна смерть непоправима, но ей, суке, до последнего не верь». И подоспела-таки помощь… А один из тех юнцов тоже ведь воротился, когда уже мемориальную доску решили ладить на стену его родного ПТУ. Явился из ада – без руки, глаз ему там выкололи – а простил меня… Пусть не целиком грех – хоть его четвертушка с души спала. И Максим… Знаешь, постирай его белье – запылилось, только после обязательно вновь застели кровать. И не плачь. Пожалуйста, не плачь…»

«Папа… Мама…»

– Ты чего?

– Аверя, я, наверное, схожу с ума… У меня галлюцинации: я вижу своих родителей. Прямо сейчас…

– И меня тоже?

– Да.

– Мы в ее владениях – потому…

– Это она?

– Потерпи: недолго. На, испей…

«Где я?»

Максим не помнил, как здесь очутился: то ли Аверя подмешал что-то в воду, которую дал ему, то ли просто от усталости. Несвойственные месту образы и звуки исчезли: в полной тишине Максим видел только небо – синеватое на западе, куда он смотрел, и розовеющее прямо над его головой. Он не знал, почему лежит сейчас на спине, без рубахи, со спутанными у лодыжек ногами и левой рукой, прикрученной к телу так плотно, что веревка врезалась в пальцы. Правая была свободна; пошевелив ею, Максим почувствовал, что безымянный палец привязан к мизинцу, и тут же наткнулся на рукоять лежащего рядом ножа. Откуда-то сбоку донеслось:

– Очухался?

В произнесенном слове звучало что-то отчужденное, с чем Максим прежде не сталкивался, поэтому не сразу и узнал этот голос, хотя он был хорошо знаком. Максим дернулся, ухватив клинок, но Аверя тотчас прижал его ладонь к земле и продолжил – второпях, словно боялся, что ему не позволят закончить или у самого не хватит решимости:

– Наперед внемли тому, что допрежь обсказать доброй минуты не сыскалось. Жар-птица положена на кровь. На кровь человека из иного царства! Только он сам должен наложить на себя руки!.. Тогда другой, рядом, сможет ею владеть. Иначе – попусту все!..

И, коснувшись голой груди Максима в известном ему месте, Аверя добавил:

– Ежели сюда – то почти не больно.

Чуть подняв глаза, Максим поймал взгляд Авери – прожигающий до самого нутра и не позволяющий заподозрить, что все сказанное – какая-то неумная шутка. Максим вспомнил, что так на него уже смотрел один человек – распростертый на подушках, страшный и жалкий в своей беспомощности, и подумал, что Дормидонт в детстве был очень похож на Аверю. Чуток промедлив, Максим вымолвил упавшим голосом:

– Ты знал об этом с самого начала?

Казалось, Аверя смутился; на какое-то мгновение он даже отвел взор. Максим вновь произнес – столь же негромко, но уже с большей твердостью:

– Отвечай! Ну?

– Такого, чтоб сразу уверились – не было, – сказал наконец Аверя. – И до столицы еще сомневались в том, правду ли слышали краем уха. Первым же днем, как я с государем рассчитался, побежали мы, тебя оставив у нас домовничать, в книгохранилище – за летописью первой смуты. А на нее целое телячье стадо в свое время перевели – не сразу и место потребное сыщешь. Я тогда листы менял, а Аленка сзади через плечо заглядывала. А она глазастая: вперед меня усмотрела, что нужно… И спрашивает: как лучше быть-то, Аверя? А меня тоже взяла оторопь. Истину от тебя не удержишь, а довести ее сторожко требовалось: трое суток о том гадали, да Господь выгадку не послал. Потом хватанули тебя… Да что толочь песок!.. Давай же! Я ворочу Жар-птицей родителей своих и Аленку, а тебя в твое царство напрямик отряжу. Отселе дороги наши разойдутся, да обе счастливые, а все же на своей вспомяни нас…

Аверя положил свою руку на лоб Максиму, как мать обыкновенно поступает с больным ребенком, вот только жар был скорее у него самого: Максим чувствовал, насколько горячей была ладонь товарища, и, выждав немного, произнес:

– Разреши спросить кое о чем…

Аверя кивнул.

– За что убили Пашку?

Прежде сидевший на корточках Аверя вскочил, словно его задели раскаленной иглой. На его лице отразилась растерянность и почти тут же – страх, точно от ответа на этот вопрос зависела его собственная жизнь; впрочем, Максим этого не видел, находясь к Авере затылком.

– Если все, что ты мне только что наговорил, и в самом деле правда, – продолжал Максим, – какой смысл в него стрелять? Его должны были притащить сюда и пытаться принудить к самоубийству, как ты меня сейчас. А кроме этого… По твоим же словам, чтобы перемотать время назад, надо помнить момент, в который хочешь вернуться. И как ты собрался перебрасывать меня в прошлое моего мира, где вообще не был?

Аверя безмолвствовал и лишь дышать начал как-то более тяжело, точно сильнее ждал дальнейших слов Максима, нежели сам Максим разъяснений, так и не прозвучавших.