Низверженное величие

Все это напряженное время царица тоже была неспокойна. Если она не даст согласие, то вряд ли повлияет тем на ход дела, а лишь вступит в открытый конфликт с непорядочным человеком. Знала она и то, что увязнет в жестокой войне, которая выплеснется за стены дворца и на которую у нее недостанет сил. Князь не любит ее, пытался даже дискредитировать в глазах супруга, и хорошо, что царь тогда сказал ему, чтобы он не занимался семейными сплетнями. Тот разговор произошел по настоянию царицы, и их видимая учтивость прикрывала мужскую насмешку и женскую ненависть с затаенным ехидством. Ныне, когда царя нет, когда нет ее опоры и прикрытия, дочь короля Виктора Эммануила не может себе позволить бросить вызов на открытую борьбу. В это напряженное и неясное время ей не нужны дополнительные тревоги, достаточно было хлопот и забот о малолетних детях. Симеончо едва исполнилось шесть, а Марии Луизе — десять лет. Если бы нашлось завещание царя, то — она уверена в этом — в нем не упоминалось бы имени Кирилла среди тех, кого мертвый супруг избрал опорой для малолетнего сына. Потому что еще до рождения Симеончо был выработан какой-то статут, в котором говорилось, что престол следует сохранить для Марии Луизы, а не для Кирилла. Ныне, к сожалению, завещания нет. И не существует другого документа в поддержку ее возможного отрицательного ответа. Она чувствовала себя одинокой, всеми оставленной. Развигорову легко давать ей советы. Сейчас пришло время освободиться от некоторых людей, но их слишком много, чтобы она решилась на такой шаг. Это можно будет сделать, когда ее сын и законный царь Симеон достигнет совершеннолетия и сядет на отцовский трон. Тогда она, используя свой опыт, нашептала бы ему, что делать и кого оставить, потому что знает точно, кто хочет ему добра и кто — зла.

Царица положила ладони перед собой на стол и как-то устало продолжала:

— Так как вы, господин Филов, в составе регентского совета, то я буду спокойна, однако, что касается характера… я не разделяю вашего мнения, но посмотрим…

Она не назвала имени князя, не захотела припомнить и жест господина Филова, когда он после смерти царя с каким-то нескрываемым порывом обнял Кирилла. Царица тогда была в коридоре, и это объятие произвело на нее особенное впечатление. Тот, кто пользовался полным доверием мертвого, теперь обнимает его брата, который с давних пор афишировал ненависть и пренебрежение к ныне опечаленной супруге усопшего монарха…

Царица давно познала нравы людей из высшего общества, и все же их неблагодарность удивляла ее. Эта мысль побудила ее вернуться к рассуждениям Константина Развигорова, к его невольно повторяемой фразе о том, что люди без корней легко меняют почву. В случайной сентенции заключалась большая истина, и время непрестанно и очевидно подтверждало ее.

Она распорядилась привести маленького сына и долго стояла, положив руку ему на плечо и глядя в его синие невинные глаза. Дитя становилось царем, не поняв еще смысла этого слова, как не поняло оно смерти отца. Шести лет маловато, чтобы обрести мужество, и мужество не могло поселиться в душе шестилетнего ребенка. Дети остаются детьми, независимо от их титулов. Ее мысли прервал шум за дверью. Это прибыл царский фотограф сделать снимок престолонаследника и нынешнего царя. Две престарелые камеристки в вечных белых передниках пришли за царем. Одна из них принесла трехцветную ленту, перекинула ее через плечо мальчика и заколола концы тонкой булавкой. Симеончо был готов, но мать распорядилась снова причесать его, чтобы пробор в волосах был виден яснее. Фотограф долго суетился около царя: из-за страха и почтения он не осмеливался высказать Симеончо самомалейшего пожелания и поэтому таскал тяжелый треножник то вперед, то назад. В конце концов он сунул голову в черный рукав, и вскоре все услышали: «Готово!» Это «готово» было столь обтрепано и так привычно произнесено, что сам фотограф испугался его безликости и потому поспешно добавил: «…Ваше величество, Ваше величество, готово!»

Фотопортрет был к вечеру размножен, но царице он не понравился. Она поручила фотографу снова расставить треногий аппарат, чтобы сделать снимок, который отвечал бы вкусу матери. На этот раз Симеончо был спич без трехцветной ленты, в полный рост — юный царь стоял прямо, в коротких панталончиках и белых носках. Мать долго вглядывалась в фотоснимок сына, прежде чем отправить его в придворную типографию для тиражирования.