НЛП. Погружение в транс, снятие стресса и экспресс-релаксация. Тренинг за 5000 долларов за 3 часа

Другие объявления еще более ужасны, – заметил Аркадий Николаевич, отрываясь от газеты. – Какое впечатление остается у нас от этих строк? Я думаю, что никакого, – так мы привыкли к подобного рода трагедиям. Они повторяются ежедневно, ежечасно. Что касается меня, то я внутренне содрогнулся от этого известия, и вот почему оно произвело на меня такое впечатление.

Дело в том, что два года назад я как-то ехал, задумавшись, на извозчике. Вдруг – выстрел. Я вздрогнул, поднял глаза и увидел, что на меня идет, шатаясь точно пьяный, труп молодого человека с простреленной грудью. Он в бессознании наткнулся на мою пролетку. Это его свалило с ног, и труп упал бездыханный, уронив на подножку моей пролетки горячий и еще дымящийся пистолет. Это потрясло меня почти до обморочного состояния.

Кровь. Смерть… Я видел последние посмертные конвульсии трупа. Я участвовал в составлении протокола и смотрел, как дворники клали мертвое тело на пролетку, точно тушу, как его куда-то увезли.

А на следующий день я прочел вот такую же официальную лаконическую, жестокую заметку в тех же самых словах, которые написаны и здесь, вот в этой газете, объявляющей также о гибели пяти молодых жизней. Теперь вы поймете, почему это извещение произвело на меня более сильное впечатление, чем на вас.

Через некоторое время после описанного происшествия на допросе по этому делу я познакомился с родственниками покойного и от них узнал подробности трагической смерти. Если бы написать пьесу на то, что мне тогда рассказали, то я уверен, что зритель от первого акта и до последнего следил бы с замиранием сердца за тем, что происходило бы на сцене. Он увидел бы там и любовь, и ссору, и разрыв, и новое сближение, и терзание от ревности, и сумасшествие, и надвигающееся преступление, и горе матери, семьи, и разорение, и готовящееся убийство, и троекратные, вовремя остановленные попытки покончить с жизнью, и, наконец, ту ужасную финальную сцену, которой я был случайным свидетелем.

Произошло ли что-либо во мне, в моем мозгу, в сердце при постепенном изучении ужасной трагедии? Остался ли от нее след? Она умудрила меня на всю жизнь, научила меня многому тому, о чем я прежде не знал, не думал, чего я раньше не чувствовал. Она углубила мысль, навсегда встревожила чувство и заставила на многое в жизни смотреть иначе.

После некоторой паузы раздумья Аркадий Николаевич сказал:

– А вот вам другой случай. Я, конечно, слыхал о Помпее и мечтал попасть в нее. Но мне это не удавалось. Знакомый, которому было известно, что я интересуюсь знаменитым городом мертвых, привез мне оттуда фотографические снимки. Они разожгли интерес, заставили меня купить книги и читать о помпейских раскопках. После этого меня еще сильнее потянуло туда.

Наконец я попал в Помпею и прожил несколько дней на той самой земле, по которой когда-то ходили подлинные римляне; я дышал тем же воздухом, я глядел на их безоблачное небо, грелся на их солнце и чувствовал в уцелевших остатках и развалинах подлинную «жизнь человеческого духа» былых людей. Вот когда я понял огромную разницу, которая существует между «знать» и «чувствовать».

А вот вам еще последний пример, ближе подходящий к нашему делу. Он пригодится нам для иллюстрации моей мысли. В детстве мне иногда рассказывали вместо сказок пьесы Шекспира, и я любил их, особенно «Короля Лира». Маленький ум, воля и чувство ребенка схватывали лишь самую фабулу, причем неблагодарность и злость старших дочерей – Гонерильи и Реганы – возмущали, а доброта Корделии трогала и вызывала во мне чувство любви. В юности я сам читал и смотрел на сцене пьесы Шекспира, понимал их как мог и увлекался в них тем, что доступно было моему тогдашнему возрасту. В более зрелых годах я снова перечитывал Шекспира; внимательно изучал его, проникая в самые глубины его произведений; я смотрел его на сцене и с годами все больше, глубже и тоньше понимал его мысли, стремления, чувства и самый творческий гений поэта. То, что схватывалось поверхностно при первом знакомстве, углублялось при более вдумчивом, внимательном и проникновенном изучении.

Теперь сделаем вывод из моих примеров.

Объявление о «пяти смертях» не оставляет во многих никаких следов. Рассказы и чтение о Помпее хоть и проникают куда-то внутрь, но неглубоко. Детские же впечатления о Шекспире – скользят по поверхности.

Теперь я беру второй, более зрелый момент во всех приведенных примерах. Присутствие при самоубийстве потрясает – физически. Чтение и изучение Помпеи волнует, проникает в мысль, расширяет знания и кругозор точно так же, как чтение или знакомство с Шекспиром.

Перехожу к третьему моменту. Познание всех мельчайших деталей из трагедии самоубийцы проникает в самые глубокие центры души, переворачивает взгляды на жизнь, на существование и на смерть. Поездка в Помпею открывает целый новый мир и рождает такие чувства и мысли, от которых вырастаешь. Изучение Шекспира проводит вас в такие тайники, в которых только и возможно подлинно познать, то есть почувствовать большие моменты «жизни человеческого духа».