…Но еще ночь

Так, Заратустра восклицает в просмотренном и отредактированном мною переводе Антоновского: «Горе мне! Куда девалось время? Не опустился ли я в глубокие родники?» Перцев приводит оригинал: «Wehe mir! Wo ist die Zeit hin? Sank ich nicht in tiefe Brunnen?» Дальше Тик. Перцев: «Есть на свете люди, которые ни разу в жизни не видели родника. Им остается только положиться на авторитетное мнение специалистов из Института лингвистических исследований Российской Академии наук. Там полагают, что родник — это водный источник, бьющий, текущий из глубины земли». Короче, родник выходит на поверхность земли, образуя небольшую лужицу. «Теперь поставим такой вопрос: как в эту лужицу можно опуститься?» Очевидно, это и есть смешное, от которого по ночам просыпаются семьи. «Конечно, входить в родник никому в голову не приходит. Во-первых, вода в нем просто ледяная. Во-вторых, к родникам в народе относятся с благоговением — как к божьему дару. Над тем, кто поганит чистую воду грязными сапожищами, могут учинить самосуд. Но даже если представить себе безумца, который забрел в родник по колено, […] для того, кто знает и чувствует русский язык, совершенно ясно: опуститься в родник можно, только сев в холодную лужу».

В чем тут проблема? Слово Brunnen должно быть как-то переведено! Как же? Перцев находит в словаре три варианта: колодцы, родники и шахты. Колодцы он отвергает, как «явную несуразицу» . Остаются (словарно: южнонемецкие) родники и (наверное, рурские, а для русского слуха, скорее, кузбасско-донбасские) шахты. Антоновский — faute de mieux — выбрал родники. Понятно, что это небезупречно. Безупречными были бы колодцы, но именно в немецких, а не русских коннотациях. Перцев, очутившись между Сциллой колодцев и Харибдой родников, выбрал шахты. Но с (русскими) шахтами дело обстоит несуразнее, чем с (русскими же) колодцами. Если в глубокие родники можно еще опуститься в переносном смысле, то есть не садясь задом в холодную лужу, а переносясь духом к мертвым, силою которых и рождается родник жизни, то представить себе Заратустру шахтером не решились бы даже профессиональные кабаретисты. Перцев, выбравший шахты, рекомендует перевести их как глухие подземелья. Tiefe Brunnen — глухие (?) подземелья (= шахты). Наверное, это и есть те тонкости и нюансы языкового чутья, которые он имеет в виду.

Далее следует ряд примеров без параллельных оригиналов. Заратустра: «Счастье найдено нами, — говорят последние люди, и моргают» . На что Перцев: «Вообще-то, моргают все люди — не только последние, но даже самые что ни на есть великие. А вот подмигивают — со значением! — только самодовольные тупицы, которые считают себя хитрованами, знающими, что к чему в жизни» . То, что способность подмигивать приписывается «только» самодовольным тупицам, тогда как все прочие моргают, — довольно смелое утверждение. Можно было бы уже по нему одному составить себе ясное представление об уровне перцевской апперцепции. Но речь не о Перцеве, а о Ницше. У Ницше: «„Wir haben das Glück erfunden“ — sagen die letzten Menschen und blinzeln» . Blinzeln и значит моргать, непроизвольно. Подмигивать было бы: zublinzeln , или zwinkern . Конечно, последние люди, которых Перцев по ему одному известным причинам производит в «тупиц» и «хитрованов» , могли бы и подмигивать, «со значением» ; наверное, они и подмигивали самому Перцеву,

когда он писал о них: ты, мол, раскусил нас, тогда как те другие простофили думают (и переводят), что мы тупо моргаем от счастья.