Но кто мы и откуда. Ненаписанный роман

На стыках рельс стучат колеса,
Вагон столыпинский трясет.
А Ванька-Клещ лежит на полке,
Печально песенку поет.

Вперед, рассекая мартовскую холодную равнину. Вагоны набухшие, раздувшиеся, раздавшиеся вширь от набившихся в них тел.

Будучи грубо прижат к стеклу, стиснутый со всех сторон, задыхаясь и бледнея от жаркой вони ртов, Сашка видел в окне — вдоль линии горизонта — закованное в броню войско, конное и пешее. Невдомек было всем на него давившим, наступающим на ноги, толкающим брюхом и задом, что за войско. А Сашка знал. И пальбу слышал. Ежели б дышащие-толкающие спросили, что за такая вдруг пальба в чистом поле, не задумываясь, ответил бы:

То юный Фортинбрас пришел из Польши

С победою и этот залп дает

В честь Английских послов.

Фортинбрас шел в Эльсинор хоронить Гамлета, как воина. А самому, по всей видимости, воссесть на опустевший эльсинорский трон. Эльсинор никогда не остается без короля.

Сказывают, первым делом Фортинбрас распорядился поставить на площади памятник — тот самый, который в народе прозвали “Счастливый принц”. Вместо глаз сапфиры и круглый алый рубин на рукоятке шпаги.

Сразу же ласточка прилетела, крошка-ласточка, села принцу на плечо.

— Ласточка, ласточка, — прошептал Принц, — крошка-Ласточка, исполни волю мою.

Стоп! Как же так? Совсем я запутался. Ведь Фортинбрас вошел в Эльсинор, когда Сашка оттуда уже бежал? А ведь Сашка до этого не раз видел Счастливого принца на площади и, глядя в его слепые глазницы, воображал себя таким же добрым, прекрасным и — несчастным.

Может, не мое это дело, ро́маны тискать?

“Если не говоришь, чего хочешь, — какой смысл писать?”

Джек Керуак

Совершенно не претендую на оригинальность и независимость от влияний. Я пишу, как хочу, и получается то, что получается.

“Наберу слов пропасть, выражения усиленные, сколько можно усилить, и фигурно чрезвычайно, а мысль, разглядишь, давно знакомая”.

Николай Гоголь, из письма

Всё же хорошо, когда их много, чтобы всегда лезть в карман, когда одно слово нужно заменить другим. Ловлю слова, где могу. И у кого могу. Все слова — семена. Была бы только почва. Как их тратить — щедро или скупо? Но это уже дело стиля. Стиль возникает на границе между вкусом и безвкусицей.

“…Под именем «стиль» возникает автономное слово, погруженное исключительно в личную, интимную мифологию автора, в сферу его речевого организма, где рождается самый первоначальный союз слов и вещей, где однажды и навсегда складываются основные вербальные темы его существования”.

Ролан Барт

“Да здравствует союз слов и вещей! Вперед — к полной победе экзистенциализма в борьбе против империализма, за мир, демократию и социализм!”

Из первомайских призывов ЦК КПСС

Наброски из ненаписанного романа

Поезд шел вперед, время — внутри него — назад.

Капитан, тот мамин случайный ухажер с конфетами и коньяком, должен был показать Сашке море. Но моря уже не оказалось на прежнем месте. Зато — как и тогда — молодая армянка из Египта сидела в купе — жесткий, плацкартный — на полке, у окна — в огромных темных очках. Сашка отражался в черных их овалах, как в кривых зеркалах комнаты смеха в Парке культуры и отдыха имени Горького.

— Мальчик! А где твоя мама? Почему ты один? Иди ко мне.

Да, почему он один?

— Ты разбил меня, как чашку, — мамины голубые глаза были полны слез.

И Сашкины, карие, тоже.

— Мама, это ты разбила чашку, не я.

Армянка с очень белым лицом и короткими ногами под расходящимися полами яркого халата с цветами и птицами. Когда двигалась, обтянутые нейлоновыми чулками полные ляжки терлись под халатом, и был слышен сухой, шуршащий звук, от которого у него как-то странно делалось в горле.

Она ела спелую хурму, улыбаясь, смотрела на Сашку — очками — с его искаженными лицами. Хурма — липкая вязкая слизь — медленно ползла по пальцам, коротким, белым и чистым, с кроваво-алыми ногтями. Ослепительно белые зубы и кроваво-красный рот. Остренькие клычки — слева и справа — обнажаются при каждом укусе — впивании, вонзании — в плоть.

— Нет, пожалуйста, пожалуйста, не трогайте меня! Мне нужно в другой вагон!