«No Woman No Cry»: Моя жизнь с Бобом Марли

Но, как и меня, Робби воспитывала семья, по крайней мере какое-то время. Его дедушка, Омерия Малкольм, был целителем, а также успешным бизнесменом в своем районе Найн-Майлз. Так что для меня было неудивительно, что Боб осознавал себя черным, его черное самосознание пересиливало сравнительно светлую кожу. Смотришь на него, слышишь его — и чувствуешь: настоящий черный. И еще он был очень дисциплинированным, само-дисцип линированным. Очень собранным.

В четырнадцать он переехал из Сент-Энн в Кингстон вместе с матерью и мужчиной по имени Теддиус «Тедди» Ливингстон, который устроил Седеллу работать в баре. Сидди родила дочь от Тедди, но потом обнаружила, что он женат, да и другие женщины у него тоже имелись. В поисках лучшей участи она взяла свою грудную дочку, Перл, и эмигрировала в Уилмингтон, Делавэр, где жили ее родственники и друзья. Боб оставался под присмотром Тедди, но скорее сам по себе. Он рассказывал мне, что мать собиралась взять его к себе через три месяца, как только устроится на новом месте и получит необходимые бумаги. Но бумаги было непросто раздобыть, и три месяца тянулись уже три с лишним года.

Когда мы познакомились, Боб жил в трудной обстановке: с Тедди Ливингстоном, его гражданской женой и их сыном Невиллом по прозвищу Банни. Банни тоже играл в «The Wailers», впоследствии он стал известен как Банни Уэйлер. В отсутствие матери Боб не получал той поддержки и защиты, которую давала мне тетушка. (Одна из его ранних песен называется «Where Is My Mother» — «Где моя мама»). Жена Тедди терпеть не могла Боба, ведь он был сыном женщины, имевшей роман с ее мужем. Однажды Боб признался мне, как ему надоели и Тедди, и эта «мачеха», пытавшаяся сделать из него прислугу, потому что он не приносил денег в дом. Ненадолго он стал простым посыльным, потом работал учеником в сварочной мастерской, пока не выпустил два своих первых сингла, «Judge Not» и «One Cup of Coffee» на лейбле «Beverly's». To, что Боб пользовался вниманием публики, не означало, что он много зарабатывал. Тогда ни у кого не было денег.

Поначалу — а может быть, и всегда — я переживала за Робби Марли как сестра. Я по натуре такой человек — ответственный. Я смотрела на него и думала: бедняжка. Не «я люблю его», но «бедняжка». Мое сердце стремилось к нему. Я считала его замечательным. Таким замечательным, что я не хотела говорить ему про мою дочку — в то время для юной девушки иметь ребенка и не быть замужем считалось очень постыдным. Я проводила много часов в «Studio One», репетируя и записываясь, и все это время мне удавалось скрыть позорный факт. Но однажды прямо посреди записи у меня потекло молоко, и Боб заметил. Он спросил с легким удивлением, но без осуждения:

— Это что же, значит, у тебя есть ребенок?

Хотя я ужасно смутилась, отрицать очевидное было невозможно, так что я просто кивнула.

Он сказал:

— Я так и понял. Почему ты нам не рассказывала? Мы могли бы отпускать тебя домой пораньше. Это мальчик или девочка?

— Ну, это девочка, — ответила я.

— А где она? Как ее зовут? Где ее отец? А можно на нее посмотреть?

Он буквально засыпал меня вопросами, в которых чувствовалась забота. Я стояла, глядя на него, и не могла вымолвить ни слова. Его реакция показалась мне очень взрослой для такого молодого человека, в сущности, еще подростка — смесь заботы и в то же время волнения. Может быть, он видел меня теперь другими глазами. Его интерес к моему ребенку вызвал у меня в душе гордость, а не стыд. Для меня это было хорошим знаком, хотя и очень неожиданным. Наконец он сказал:

— Иди домой и покорми ребенка, увидимся позже.

Тут и пришла моя любовь. Я смотрела на Боба и думала: какой же он замечательный. Коленки мои начали подгибаться. О боже, подумала я, о господи.

В тот же вечер Боб зашел в гости. Шэрон тогда было около пяти месяцев. Когда я ее принесла, он ее сразу полюбил. И она его сразу полюбила. Когда она научилась немножко говорить, но еще не могла выговорить «Робби», она называла его «Баху».

И с этого дня, где бы ни находился Боб, я всегда была рядом с ним. Он держал меня под руку, вел меня. Когда все это началось, я еще переписывалась с отцом Шэрон. Бобу это не нравилось, и он прямо так и сказал. Он настаивал на том, чтобы я прекратила эти отношения, — почему я вообще переписываюсь с мужчиной, который не помогает ни мне, ни ребенку? Наконец однажды он поймал Дрима с моим письмом к отцу Шэрон и забрал конверт. На этом переписка закончилась.

Тогда я воочию убедилась в его щедрости, такой уж он был, этот Робби, — едва у него появлялось немного денег, он приносил нам детское питание или бутылочку вина для тетушки. Даже она начала потихоньку поддаваться его чарам. «Ну, — говорила она, — я вижу, здесь что-то намечается».

И вот, сама того не ожидая, я вдруг стала считаться его девушкой. В смысле, «ну ладно, ребята, вы тут посидите, а мы пойдем». Даже Питер Тош это уважал и меня не трогал, потому что Питер был вообще-то шустрый парень: едва увидит девушку, и тут же — опа! — уже обнимает и пытается прижать.

Но Боб говорил: нет-нет-нет… это моя девушка.