«No Woman No Cry»: Моя жизнь с Бобом Марли

Я заметила, что для всех троих музыкантов было важно видеть, что мы с Дримом выросли в строгости, что мы впитали дисциплину и что за нас Коксону поручились старшие мужчины, знающие толк в музыке. Робби в особенности отнесся ко всему этому одобрительно. Я думаю, он почувствовал интерес ко мне именно тогда. Но в тот первый день я просто осматривалась и не сосредоточивалась ни на одном из них. Просто находиться у Коксона в студии, где бывали артисты, которых обычно слышишь по радио, — это уже было восхитительно!

Знала ли я, что через несколько коротких месяцев этот Робби Марли, застенчивый гитарист, станет любовью всей моей жизни? Подозревала ли я, что он будет движущей силой музыкальной истории, всемирно признанным ее героем?

Нет и нет! В этот момент я думала только о тетушкином назидании: «Не смей задерживаться, ребенка надо сразу же приложить к груди, когда проснется!»

Глава вторая «WHO FEELS IT, KNOWS IT» («Кто чувствовал, тот знает»)

«Studio One», вероятно, была жилым домом до того, как Коксон ее купил. Он сломал стены, но было легко представить, что вот тут располагалась спальня, там кухня, здесь холл. Так что люди чувствовали себя там по-домашнему, как будто это был не бизнес, а семейное дело. Когда что-нибудь происходило, все были в это вовлечены — музыканты, певцы, прохожие на улице. Царил всеобщий энтузиазм: «Мы сегодня записываем хит!» «Мы» означало всех без исключения. Музыканты и певцы просиживали там днями и ночами, и никто не жаловался на скуку — было здорово проснуться и сказать: «Ура, сегодня мы пойдем на студию!»

У Коксона записывались многие успешные ямайские группы, в том числе знаменитые «The Skatalites», одна из самых ранних ска-групп. (Слово «ска» происходит от специфического звука, издаваемого электрогитарой.) Марсия Гриффитс, которая позже пела со мной в «I-Three», говорит, что «Studio One» была своего рода ямайским «Motown», «где выросли все звезды… как университет, который все они окончили». Часто разные люди работали там параллельно, в каждом углу сочинялись песни. Если не затыкать уши нарочно, само собой получалось, что ты чему-то учился. У Коксона была гитара, которую он одалживал тем, у кого не было денег купить свою. Боб играл на этой гитаре большую часть времени.

В группу бэк-вокалистов, которую мы создали, по-прежнему входили Дрим, я и Марлен — она уходила из школы по вечерам, чтобы репетировать с нами. Ее родители думали, что это самое худшее увлечение, какое только можно придумать, — сбегать с занятий в Тренчтаун и якшаться с тамошним отребьем, хулиганами, ворами и убийцами!

Дрим был моим главным любимчиком, мой обожаемый двоюродный брат, мой маленький посыльный. Когда он был еще младенцем, у него были нереально красивые и большие глаза, всегда казалось, что он мечтает о чем-то — знаете этот чарующий мечтательный взгляд. Поэтому с малых лет Константина Энтони Уокера прозвали Дрим (Мечтатель). Ему было тринадцать — меньше, чем всем остальным, когда мы познакомились с «The Wailers». Будучи апологетами Черного Прогресса, ребята из группы учили нас: «Black Is Beautiful» («Черное — прекрасно»), и очень полезно правильно осознать себя. Музыканты прониклись такой симпатией к Дриму, что решили изменить его прозвище. Они заявили, что это у стариков бывают мечты, а у молодого человека должно быть ви́дение. Так Дрим стал называться Вижен. Звучит гораздо круче!

Мы подпевали «The Wailers» и иногда другим группам или певцам, записывавшимся в студии. Коксон предложил, чтобы мы тоже придумали себе название, вроде «The Marvelettes», американской группы, которую мы слушали. Так мы стали называться «The Soulettes». Нашим первым хитом стала песня «I Love You, Baby», вместе с нами на подпевках был еще Делрой Уилсон. Все ужасно волновались. Мы были никому не известны, ни в шоу-бизнесе, ни в народе, и мы по-прежнему оставались всего лишь подростками, наивными любителями.

Коксон также предложил, чтобы Боб с нами занимался и репетировал, — думаю, к тому времени он заметил, что между мной и Бобом что-то происходит.

Я считала, что он довольно симпатичный, этот Роберт Неста Марли, Робби, как все мы его звали. Он был мулатом со сравнительно светлой кожей, хотя американцы сочли бы его темнокожим. Его отец, капитан Норвал Синклер Марли, был белым человеком родом с Ямайки, отставником английской армии. Боб на него заметно походил, у него тоже был высокий круглый лоб, выдающиеся скулы и довольно длинный нос. Его мать, Седелла «Сидди» Малкольм, познакомилась с Норвалом, будучи семнадцати лет от роду. Она была вдвое моложе своего будущего мужа, который служил тогда суперинтендантом британских земель в провинции Сент-Энн, где жила Седелла. К девятнадцати годам Норвал успел ее соблазнить, жениться на ней и бросить. Единственный раз, когда Боб видел своего отца, тот подарил ему редкую коллекционную медную монетку. С тех пор, по словам Боба, они больше не встречались.