«No Woman No Cry»: Моя жизнь с Бобом Марли

— Ты убиваешь свою жизнь неизвестно на что. Где твое честолюбие? Нельзя же вечно сидеть на Ямайке и пилить доски или играть на саксофоне два раза в неделю. Рита уже подросла — скоро лифчик будет носить!

Тетушка купила отцу билет в Лондон и сказала:

— Давай, стань наконец человеком.

И так он вместе с остальными отправился в Лондон. Он водил такси, да и его столярные умения пригодились, но все же он умудрялся находить работу и как тенор-сак софонист, живя в разных европейских городах.

Мы с Уэсли думали, что со временем, через пару лет, папа возьмет нас к себе. Нам вечно твердили: «Если будете себя хорошо вести, поедете к отцу в Англию. Если будете вести себя как следует…» Я мечтала об этом и представляла, как однажды скажу друзьям: «Я уезжаю в Англию, потому что там мой отец. Папа нас вызвал к себе». Но этой мечте не суждено было сбыться, потому что отцу постоянно не хватало денег. Хотя он поддерживал с нами связь, я не видела его больше десяти лет. Боб встретился с ним раньше меня! Поэтому тетушка значила для меня так много — она давала мне стимул блюсти себя. Она подарила мне надежду на будущее. Она говорила: «Если мать бросила тебя и отец уехал, это не повод махнуть на себя рукой. Я — твоя тетушка, и я говорю, что ты тоже станешь человеком».

Через улицу от нашего дома, на другой стороне Грин вич-парк-роуд, располагалось старое кладбище, где лежало большинство католических покойников Тренчтауна. Хотя мы ничего особенно не боялись, жизнь напротив кладбища отличалась своеобразием. Мы всегда находились лицом к лицу с жизнью и смертью, потому что каждый день привозили три или четыре тела и проходили как минимум одни богатые похороны с красивыми цветами и венками. Наш сосед Тата служил там смотрителем, а его мать, мамаша Роза, была тетушкиной лучшей подругой. Так что мы всегда могли попасть на кладбище — пролезть через колючую проволоку ограды или даже войти через ворота, если нам так хотелось. И поскольку Тата знал, что мне нужны ленточки для школы и что мы с тетушкой любим цветы, то после особенно пышных похорон он посылал кого-нибудь позвать нас. Когда процессия расходилась, я пробиралась туда. Другие дети спрашивали: «Тебе не страшно?» Или говорили: «Ой, ты ходишь в школу через кладбище! Я тебя боюсь!» Но тогда вступались мои друзья: «Чушь! Вы совсем глупые. Подумаешь, кладбище! Зато у Риты есть голова на плечах, она даже петь умеет!»

У нас была семейная традиция: собираться по вечерам и петь под сливой во дворе — в том самом дворе, про который позже пел Боб в своей знаменитой песне. С самых малых лет двор был для меня особенным местом, где я могла не только поплакать после тетушкиных шлепков, но и побыть наедине с собой. Земля там была плотная, чистенько подметенная (часто моими же усилиями), а на сливовом дереве весной появлялись красивые желтые цветы. Я любила срывать еще зеленые, клейкие внутри сливы, разламывать пополам и прилеплять на уши — получались чудесные сливовые сережки.

Когда мне было четырнадцать, Толстая Тетушка скончалась, и ее сын, мой одиннадцатилетний двоюродный брат Константин «Дрим» Уокер, перебрался жить к нам. Поскольку раньше они с Толстой Тетушкой жили на соседней улице, мы с Константином всегда были дружны и благодаря «Двум Сестрам» росли практически как родные брат и сестра. Тетушка научила нас петь в гармонию, и Дрим стал моим «аккомпаниатором», изображая голосом оркестр. По вечерам, во дворе, мы с ним выступали вместе. Все песни, которые звучали по радио, мы разучивали на голоса. Мы слушали радиостанции Майами, игравшие ритм-энд-блюз, Отиса Реддинга, Сэма Кука, Уилсона Пиккета или Тину Тернер, группы «The Impressions», «The Drifters», «The Supremes», «Patti LaBelle and the Bluebells», «The Temptations» — переслушали буквально весь мотаун. Но в Тренч тауне было не обойтись и без ска и более старой музыки, такой как ньябинги или менто, уходящей корнями в африканские традиции, — ведь и в Штатах на радио крутили не только соул и поп, но и фолк и традиционный блюз.

Иногда мы с Дримом устраивали шоу и собирали зрителей, которые платили нам по полпенни с человека. Люди из округи, соседи, их дети, хорошие, плохие — все ждали наших «особых вечеров». Даже кое-кто из папиных друзей-музыкантов — Роланд Альфонсо или Джа Джерри — приходил послушать нас. С помощью папы мы сделали «гитары» из банок от сардин: папа прибивал к банке вместо грифа кусок доски, а потом мы натягивали струны. Наши «гитары» были маленькие, но звучали!