Нобель. Литература

Шоу, вручая ему билеты на свою премьеру, сказал: «Вы могли бы прийти с другом, если у человека вроде вас могут быть друзья». «Непременно! — сказал Черчилль. — Сейчас прийти не могу, но приду на второе представление, если у пьесы вроде этой будет второе представление». Блистательно! Кстати, надо сказать, что Шоу во время Второй мировой войны был последовательным сторонником Черчилля и вел себя с замечательным упрямством и с замечательной нравственной точностью. Что касается его эксцентриад, эскапад, некоторой эксцентричности внешнего облика… Трудно было с его внешними данными не выглядеть эксцентриком. Он был высокий, очень худой, рыжебородый. Рыжие всегда немножечко склонны к клоунаде, потому что ничего не поделаешь, общественное мнение диктует им такое поведение. Да, ирландский дровосек.

Шоу в знаменитых его гетрах или в знаменитой его боксерской стойке, в которой он любил фотографироваться, или с кочергой, грозящий критикам, — нормальные реакции самозащиты трогательного и по-своему уязвимого человека, который всю жизнь хотел добиться признания от собственной матери. Всю жизнь страдал от того, что мать не прочла ни одной его пьесы. Одну пьесу она все-таки прочла и отозвалась о героине как об очень аморальной женщине. Он был очень трогательно предан немногочисленным друзьям. Он вообще славный малый.

Если мы сейчас, озирая его пьесы, начиная с «Профессии миссис Уоррен» или «Домов вдовца» и заканчивая «Тележкой с яблоками», попытаемся подытожить, то поймем, что это рыцарская защита человечности в продажном и опошлившемся мире. Как это ни ужасно звучит, но в Советский Союз с его пуританскими, ханжескими взглядами и фальшивыми просвещенческими лозунгами лежала ему прямая дорога. Когда Шоу приезжал сюда, видел постановки своих пьес (неизменно они были триумфальные), пожалуй, он был здесь более на месте, чем в тогдашней Европе.

Что касается основы его драматургического мастерства, — как мне представляется, у него был удивительный дар создавать живых людей. Когда мы читаем монологи Хиггинса, Цезаря, Шотовера, мы всех этих людей видим. Секрет здесь, по-моему, в том, что, если ты хочешь запечатлеть человека, относиться к нему надо любя и, более того, снисходительно. По Булгакову, персонажа надо любить, иначе вы наживете тяжелейшие неприятности, но и вообще к человеку надо быть снисходительным. Эта любовная, несколько религиозная снисходительность озаряет закатным светом все пьесы немолодого человека Шоу. Старость для него как-то особенно органична, он словно никогда и не был юношей. Может, нам так кажеится потому, что его ранние сочинения нам почти не известны, они ему славы не принесли. Узнали его, когда он был по тогдашним меркам пожилым автором, — таким и оставался все полвека своей прижизненной славы. Помните его реплику: «Старость — это ужасно, Стелла, но ничего не поделаешь, ты единственный известный человечеству способ жить долго»? Шоу говорил, что хорошо бы на его могиле написать слова: «Я всегда знал, что, если жить достаточно долго, с тобой рано или поздно случится нечто вроде этого». Не зря он говорил, что у биографов не будет никаких материалов о его жизни. «Ничего в моей жизни не было интересного, в ней никогда ничего не случалось, это я случался с другими, а со мной никогда и ничего». Он был, конечно, эгоцентрик в быту, хотя и альтруист по убеждениям. Ничего не поделаешь, как сам он говорил: «Большинство людей, заботящихся обо всем человечестве, как правило, равнодушны к ближним».

Шоу сейчас вообще не ставят. Последняя постановка Шоу была лет двадцать назад, «Пигмалион» в «Современнике» с Яковлевой и Гафтом. Если взять «Цезаря и Клеопатру» — идеальная пьеса для немолодого актера, для молодой актрисы, для массы людей, задействованных в массовке египетского дворца, а Британик с его занудными здравомыслящими монологами чего стоит… Там на все амплуа! Он театральный человек, прекрасно знающий, что в пьесе должны быть такие и такие роли, надо занимать многих актеров. Он замечательно умеет это делать. Трагедия заключается в том, что он пьесами своими напоминает людям, что они только люди. С ним получается как с Моэмом: «Если вы будете говорить правду в лицо, они непременно обзовут вас циником!» Это очень горько. Поэтому у большинства нынешних российских театров в репертуаре вы Шоу не найдете. Во-первых, он действительно старомоден, а во-вторых, чтобы его играть, надо все-таки текст доносить, а не режиссерскими изысками заниматься. У меня есть сильное подозрение, что режиссера, уважающего авторский текст, вы сегодня не найдете днем с огнем, поэтому и Шоу вы не найдете на сегодняшней сцене. Слава Богу, что он ничуть не проигрывает, когда вы ставите его в голове, читая его просто для личного удовольствия. Конечно, из девяноста его пьес, по-настоящему читабельными остается десяток, но это великолепный процент для любого драматурга, кроме, может быть, Шекспира.