Нобелевская премия

– Ничего? – удивилась интервьюерша. У неё была причёска, которая за пределами студии была бы смешна, и искусственная деланая улыбка. – Но ведь несколько лет назад вам пришлось оставить кафедру в Испании, и всё из-за исследовательской работы о сексуальных реакциях, которая, на взгляд общественности, слишком далеко зашла. Это как раз одна из тех работ, за которые вы получите в среду Нобелевскую премию.

– Да, – кивнула профессорша. – Но моей целью было исследование взаимодействий гормональной и нервной систем. Сексуальное возбуждение я использовала только потому, что мне требовалась как можно более сильная гормональная реакция, – она неторопливо сцепила пальцы. – Непосредственно областью моих исследований был тогда способ действия наркоза.

Об этом интервьюерша явно ничего не знала.

– Наркоза? – повторила она, хлопая ресницами, и принялась перебирать свои бумажки. – Но ведь это достаточно далеко от секса, как мне кажется, разве нет?

Эрнандес слегка склонила голову набок.

– Это зависит от способа рассмотрения. Если вы задаётесь только вопросом, почему наркоз делает человека бессознательным, то да. – Она казалась абсолютно спокойной и уверенной, я должен был признать это. Из неё получилась бы хорошая королева. – Но я ставлю перед собой совсем другой вопрос. Я спрашиваю: что есть наше бодрствование! Это фундаментальнейший вопрос. И только когда мы поймём, что есть бодрствование, нам станет ясно, что такое наркоз.

Ведущая неуверенно улыбнулась.

– А, да. Убедительно. – После чего, видимо, решила, что её целевая группа получила достаточно материала к размышлению. – Могу ли я задать вам в заключение ещё и личный вопрос? – продолжила она, как будто всё остальное время делала что-то другое.

– Пожалуйста, – великодушно ответила Эрнандес.

– Верите ли вы ещё после всего этого в любовь? Или любовь для вас – лишь игра гормонов?

София Эрнандес Круз подняла брови, и на губах её мелькнула тонкая улыбка.

– Да, – сказала она, мягко кивнув. – Я верю в любовь. А исследую я лишь то, как она проявляет себя в нашем организме.

– Красивое завершение, – обрадовалась интервьюерша и с видимым облегчением повернулась к камере. – На этом, дорогие зрительницы…

Биргитта отключила звук.

– Она не в курсе, – заявила она столь же категорично, сколь и загадочно.

– Кто? – спросил я, так и не дождавшись разъяснений. Было видно, как София Эрнандес Круз на заднем плане экрана разговаривает с техником, который отцеплял от её внушительной груди микрофон. – Кто не в курсе чего?

– Она. Учёная. Она даже не догадывается об этом заговоре.

– Ты так считаешь?

– Женщина чувствует такие вещи, – утверждающе кивнула Биргитта и посмотрела на меня воинственно, каждым дюймом своего тела выражая: и не смей иметь другое мнение!

Но я не имел другого мнения.

– Очень может быть. Она тоже всего лишь пешка в игре, в которой на карту поставлено что-то совсем другое.

Биргитта задумчиво постукивала пультом по подбородку.

– А ты не думал о том, чтобы обратиться со всей этой историей в газету? Что, если бы весь этот скандал оказался завтра на первых страницах газет?

– Тогда бы эти гангстеры убили Кристину, зарыв и устранив все следы, чтобы их заказчики могли всё опровергнуть, – ответил я. – Кроме того, это не так просто, как ты себе представляешь. Один молодой журналист уже попытался провести расследование в этом направлении и в скором времени оказался мёртв. – Я рассказал ей в нескольких словах историю Бенгта Нильсона, репортёра «Svenska Dagbladet».

Биргитта гневным движением пульта выключила телевизор.

– Да быть того не может! – воскликнула она. – Не может быть, чтобы все газеты были под контролем. Только представь себе, каких это потребовало бы затрат! А ещё телеканалы, а радиостанции, какие только есть… А как с Интернетом? Сегодня любой может вывесить в Интернете всё, что захочет. И распространить по всему миру. Господи, да ты можешь из Гонолулу узнать расписание уроков в моей школе, если захочешь.

– Если каждый может публиковать всё, что хочет, отдельное сообщение просто утонет в этом море, – сказал я и, когда она захотела возразить, поднял руки. – О'кей, согласен. Я не очень в этом разбираюсь. Шведская пенитенциарная система не хочет, чтобы взломщики писали и-мэйлы и разгуливали по Интернету. На то и тюрьма, чтобы ограничивать свободу отдельного человека, верно? Итак, оставим это, не будем сыпать мне соль на раны.

После этих слов она так странно взглянула на меня, что я рассказал ей о Димитрии и о моих тщетных попытках разыскать его. Получивший от меня пятьсот крон русский поп, видно, с этим не справился.

– Православная церковь? – повторила Биргитта и сощурила глаза. – Если я не ошибаюсь, в Стокгольме есть и другие православные церкви.

Я насторожился. Один из тех моментов, когда срабатывает внутренний миноискатель.

– Ты уверена? Я готов был спорить, что есть только русская православная и греческая православная.

– Нет-нет. У нас была одна ученица… – Она шагнула к письменному столу, взяла толстую книгу и принялась листать.