Нобелевская премия

Он был от Лены.

Мне пришлось даже закрыть глаза, встряхнуть головой и посмотреть ещё раз. Так и написано, её мелким, аккуратным почерком. Отправитель: Лена Новицкая. Я даже рассмеялся. Журналы! Их всего одна коробка, как она тогда сказала. Если ты дашь мне адрес, я тебе её пришлю. И я дал ей адрес пансиона. И совершенно забыл об этом.

Но Лена не забыла. Мне стало стыдно, я смотрел на пакет и понимал, какой я идиот. Как будто мало было сегодняшнего разговора с Гансом-Улофом. Как будто мало было того, что мой зять неделями безнаказанно водил меня за нос. Нет, опять меня перехитрили, опять я при первой возможности придумал себе очередную параноидальную теорию…

Только представить себе, что я чуть не ударился в бега! И что было бы потом? Что бы я сделал потом? Вляпался бы в первую же кучу дерьма.

Я идиот, проклятый, неисправимый идиот…

И потом, когда я ругал себя последними словами, опять внезапно подкрался этот страх, жуткий, уничтожающий, перемалывающий душу страх маленького мальчика, который сидит в тёмном подвале и боится – темноты, безымянных шорохов, паутинных касаний… Ему было так страшно, что он забывал про холод и голод. Он просто сидел, обхватив себя руками, и молил, чтобы скорее шло время, а из-под страха вырастала ни с чем не сравнимая ярость, гнев против всех и всего. Никому нельзя верить, говорил он себе. Никому никогда он больше не поверит. Все против него, весь мир. Одна только его сестра за него, но и она ничем не может ему помочь в этом аду, которому нет конца…

Жалобный звук вернул меня к действительности, и мне понадобилось какое-то время, чтобы понять: это плачу я сам. Я зажал рот рукой и стоял так, глядя в окно на ночь в жёлтых отсветах, и пытался успокоить дыхание. Всё прошло, говорил я себе. Всё давно позади, это прошлое. Тогдашнего мальчика больше нет, как нет и тогдашних демонов. Я вспомнил Кольстрёма, который состарился и вынужденно признал, что прожил жизнь напрасно. Пора было и мне нарушить клятвы, которые я дал себе в те страшные ночи и которые держал все эти годы.

Но хоть я и говорил себе всё это, я чувствовал, как тело моё держит их. Во всём теле прочно засел страх, равно как и недоверие, и дикая решимость утвердить себя любой ценой. София Эрнандес Круз права: картина мира, которую мы создаём себе сами, возникает не только в нашем мозгу. Мы выдумываем её всем нашим телом.

И потому потребуется время, чтобы освободиться от всего этого. Мне придётся раз за разом нарушать клятвы маленького Гуннара – и то, может, не удастся избавиться от них навсегда.

Я посмотрел на пакет, взял его в руки. На что теперь мне эти журналы? В принципе, их можно выбросить. Моя карьера промышленного шпиона подошла к концу, я больше ничего не могу позволить себе в этом направлении. Когда закончатся деньги, какие у меня ещё есть – что, к счастью, произойдёт не очень скоро, – мне придётся подыскать себе какую-то работу. Только вот какую? Я не закончил средней школы и не могу предъявить никакого свидетельства о профессии. А мысль коротать существование в качестве грузчика на складе или сборщика мебели меня пока не вдохновляла.

Ну ладно. Я сел с пакетом на кровать и вскрыл его, потому что Лена наверняка туда ещё что-нибудь вложила – карточку, записку.

Так и оказалось. Там была открытка: птичка сидит у выхода открытой клетки и подозрительно выглядывает на волю. Лети! – было написано вверху. И Лена приписала на обороте:

Желаю тебе всего хорошего. Твоя Лена.

Ну-ну. Уж теперь-то больше не моя. Я взял в руки журнал, лежавший сверху. Картинка на обложке обещала подробный репортаж о новых возможностях охраны и наблюдения при помощи компьютерных программ опознавания. Звучало интересно. Я раскрыл журнал и начал читать.

Когда я оторвался от него и глянул на часы, прошло не меньше полутора часов, и я почувствовал готовность желудка переварить самого себя. Я прихватил одну из свежевымытых банкнот и отправился в турецкую закусочную что-нибудь купить. Там по телевизору показывали – в качестве контраста шаурме, кебабу и картошке фри – репортаж с нобелевского банкета. Показали Софию Эрнандес Круз, как она что-то внушительно говорит сидящему с ней рядом принцу Карлу Филипу. Тот внимательно слушает её и кажется озадаченным. Я мог представить, каково ему. Ведь не прошло и суток с тех пор, как я выглядел, должно быть, точно так же.

Вернувшись в пансион, я продолжал читать, сначала за столом, не отрываясь от еды, потом на кровати. Было уже далеко за полночь, когда я относительно управился с журналами. И лёг спать с пагубным убеждением, что причудливый мир промышленного шпионажа таит в себе слишком много притягательного, чтобы я мог так легко от него отказаться. Я был, что называется, конченый человек.