Нобелевская премия

– Вот почему полиция нагрянула в пансион. Хунгербюль вернулся из Швейцарии, естественно, прослышал про заложенную бомбу, заглянул в сейф и обнаружил пропажу засекреченной дискеты своего важнейшего проекта. Шум он поднимать не стал, но вспомнил про своего человека по связям с преступным миром, Пера Фаландера. Который, в свою очередь, вспомнил о том, что насчёт «Рютлифарм» его спрашивал я, Гуннар Форсберг, взломщик и промышленный шпион. Они сосчитали, сколько будет дважды два, и натравили на меня полицию.

Димитрий моргал.

– Ну и ну. Настоящая авантюра.

Детали пазла. Клик. Всё сошлось. Поэтому мой инстинкт и забил тревогу. Тревога, тревога!

– Кристина в детском доме, – констатировал я. Это не было итогом логического рассуждения, это был инстинкт в чистом виде. Никогда в жизни я не был настолько уверен в своей правоте. – Если Кольстрем сообщник концерна «Рютлифарм», то она там. Больше ей негде быть. Может, сидит в той же самой норе, где и я когда-то сиживал не раз. Или, по крайней мере, была там…

Каждая клеточка моего тела подавала мне подтверждающий сигнал. Каждая клеточка моего тела дрожала от ярости, от страха и решимости.

Сегодня может случиться так, что я кого-нибудь убью.

– Димитрий, – сказал я, дыша своими лёгкими, словно кузнечными мехами, – мне нужна твоя машина. Обязательно. Сейчас же.

– Конечно, – сказал Димитрий. – Бери. Машину я тебе всё равно дам, даже если ты отведёшь от меня дуло своей пушки.

Глава 46

Когда я вышел из дома, весь район лежал во тьме и тишине и уже начал исчезать под снегом. Сейчас обрушится один из тех снегопадов, которые погребают под собой землю так, будто кто-то наверху опорожнил кузов гигантского самосвала.

Но это не повод для того, чтобы остановиться. Моя ярость растопит и сметёт всё, что стоит на её пути, сомнений в этом не было.

Я нашёл «сааб» на том месте, которое описал мне Димитрий, ключ подошёл, и внутри воняло его сигаретами: значит, машина точно его. Всё, к чему я прикасался, было грязное и ледяное, но мотор всё же завёлся – после того как я несколькими частыми и настойчивыми поворотами ключа зажигания убедил его в том, что не отступлюсь. И, о чудо, бак был полный.

Буран подождал, когда я выеду из Стокгольма, и тогда обрушился всей мощью. Вокруг меня всё разом превратилось в сплошное серо-белое месиво, состоявшее из снега, ночи и скудости света фар, и я почувствовал, как машина завиляла задом, а колёса поехали юзом. Медленнее. Другие вон вообще остановились. Я проехал мимо доброй дюжины машин, которые припарковались у обочины, и среди них было как минимум три тех старых, танкообразных «вольво», которые обычно не боятся ничего.

Ещё медленнее. Вот уж чего нельзя допустить ни в коем случае, так это дорожной аварии. Полиция ищет меня, и если я попадусь ей в лапы вне Стокгольма, они отправят меня обратно в тюрьму с благодарностью, что я своим нарушением надзорного режима предоставил им для этого удобный повод, и с такой скоростью, какую только позволит погодный режим дорожного движения.

Другими словами: если я въеду в кювет, Кристина считай что мертва.

Это была мотивация к предельной внимательности.

Постепенно дело дошло до скорости пешего шага. «Дворники» упирались, флипп-флапп, флипп-флапп,горячий обдув гудел на полных оборотах, а я чувствовал скрип снега под шинами. Я вцепился в руль и не сводил глаз с дороги, считал верстовые столбы, скользившие мимо, и думал только о следующих десяти метрах.

Я вдруг подумал, что совсем плохо оснащён, при мне не было ничего, кроме пистолета. Что, если я никого не встречу, кроме запертых дверей? Мне понадобится, по крайней мере, ломик. Что-нибудь такое, чем в случае нужды можно было бы и долбануть кого-нибудь по черепу.

До Норрчёпинга я ещё как-то продвигался. Но потом мне пришлось съехать с автобана на 22-е шоссе. Я чуть не проворонил поворот. На скруглённом съезде меня потащило юзом и несколько бесконечных секунд мотало из стороны в сторону, мой пульс подскочил до нечеловеческих значений, да и потом лучше не стало.

Это было чистое безумие – всё ещё ехать. Дорога была уже практически неразличима, грязно-серая лента на грязно-сером фоне. Преодолеть лишь ближайшие метры, говорил я себе, только вписаться в следующий поворот, чтобы не снесло в кювет. Я был канатоходец по обледенелому канату. По обледенелому канату длиной в триста пятьдесят километров. А вокруг меня бушевал буран, ветер бил в машину, грозя достать и до меня.