Нобелевская премия

– Сейчас мы пойдём в главный корпус и спустимся там в подвал, – приказал я. – Кто там есть живой? Поварихи? Ещё кто-нибудь?

– Никого, – поспешно заверил он. – Все дети в школе, а повариха уехала за покупками…

– А дети, которые ещё не ходят в школу?

Он покачал головой.

– Таких у нас уже нет.

– Тем лучше. – Я схватил его за воротник изношенного пальто и подтолкнул в сторону главного корпуса. Он и не думал сопротивляться, открыл трясущимися руками дверь и делал всё, что я приказывал.

Первой моей целью был подвал, в котором я провёл, должно быть, бессчётное количество часов, на заплесневелом матраце, в темноте, без света. Подвал никуда не делся, но там теперь была не темница, а зал для игры в настольный теннис с побелёнными стенами.

Ну ладно. Были в этом доме и другие потайные места, и все их я обрыскал, подталкивая перед собой Руне Кольстрёма: каморку за подвалом для отопительной системы, чулан под лестницей, закуток без окон у трубы на чердаке, куда можно было попасть только через западню. И нормальные комнаты и залы я, разумеется, тоже обыскал. Стандарт, правда, с тех времён улучшился: прежние комнаты на шесть коек, похожие на лагерные бараки, превратились в уютно обставленные детские комнаты на двоих, а наша бывшая школьная комната стала телевизионной, и в ней было всё, что могла предложить современная развлекательная электроника.

Но нигде не оказалось никаких следов Кристины.

– Кто вы? – с дрожью в голосе спросил Кольстрём. Мы стояли на верхней площадке лестницы у входа на чердак, и сквозь недавно встроенное в крышу окно сюда светило перламутровое зимнее солнце. – Откуда вы здесь всё так хорошо знаете? Вы здесь уже были когда-то?

Я махнул пистолетом.

– А теперь ваш собственный дом. Идёмте.

Он, казалось, ничего не слышал, только смотрел на меня, и вдруг глаза его вспыхнули и расширились. Рот открылся, закрылся и снова раскрылся, и затем он прошептал:

– Гуннар?..

Проклятье, только этого мне не хватало. Я отступил на шаг, в полутьму.

– Вниз по лестнице! – приказал я. – Быстро!

– Ты Гуннар… Гуннар Форсберг, – пролепетал Кольстрём со странными нотками в голосе, в которых я неожиданно для себя различил растроганность – и облегчение: – Ты жив! О боже, ты жив…

Он поднял руки, будто хотел меня обнять. Я вскинул пистолет и наставил ему прямо в лицо, и это его остановило.

– Все эти годы я думал, что тебя больше нет в живых, тебя и твоей сестры, – воскликнул он. – Мы искали вас несколько недель. Да что там, месяцев! Давали объявления в газеты, по телевидению, всё безрезультатно. Никакого следа. Вы как сквозь землю провалились. – Он снова опустил руки. – Инга. А как она?

– Инга умерла, – сказал я. Лицо его сокрушилось.

– Умерла? Как?

– Автокатастрофа, пять лет назад, в аварии был виноват её муж.

– Её муж? Значит, она была замужем?

– Да.

– Может, и дети были?

– Дочь, – против воли процедил я сквозь зубы. Ничего этого мне не следовало ему говорить, но я не смог. – Та самая девочка, которую я ищу.

Я прочесал ещё и дом Кольстрёма, и его гараж, но ничего не нашёл. Потом у Кольстрёма закружилась голова, и он вынужден был сесть. Мы сидели за бедным обеденным столом в его убогой, выкрашенной белой краской кухне, и я смотрел, как он пьёт воду из стакана, учащённо дыша и с трясущимися руками. Потом он снова качал головой и удивлялся, как это поисковые группы так и не смогли нас найти.

И я рассказал ему. Почему бы и не рассказать? Я потерял последний след Кристины, который, возможно, вовсе и не был следом, а лишь плодом моего безумного воображения. У меня даже пропала охота убивать этого жалкого человечка. Я коротко рассказал ему о нашем побеге, опуская всё, что касалось моей практики взломщика, и о похищении Кристины я тоже не упомянул ни словом.

И странно, только теперь до меня дошло, как тщательно и загодя Инга подготавливала наш побег. Я снова вспомнил, как целеустремлённо она вела нас, и что у нее была с собой карта местности. Неужто она уже знала о летнем посёлке на озере Сторуттерн и о том, что в это время года там никого не бывает? Она позаботилась о провианте, что в условиях нашего детдома само по себе было блестящим достижением, и умело растянула его на всё время нашего долгого странствия по лесу. Она настояла на том, чтобы мы обходили стороной селения и избегали встреч с людьми, и устояла против соблазна проехать часть пути на автобусе: видимо, ей было ясно, что всех водителей автобусов в этих окрестностях будут спрашивать о нас с фотографиями в руках.

– Но почему? – спросил Кольстрём. – Ради чего вы всё это взвалили на себя, скажите?

Я посмотрел на него, на этот сморщенный огрызок того великана, который некогда вываливал передо мной на пол ведро с отбросами, давал ложку в руки и орал: «Жри!» И я вспомнил дощатую дверь в глубине хлева, вспомнил толстого Оле, который с ухмылкой стоял на шухере перед этой дверью, из-за которой доносились крики.

– Девочек насиловали. Кое-кто из старших мальчишек, – сказал я. – А вы на это просто закрывали глаза.