Нобелевская премия

Она зажала ладонями рот. Глаза у неё действительно были потрясающие. Огромные, блестящие, тёмно-коричневые, как полированный палисандр. Она хватала ртом воздух сквозь пальцы, прежде чем смогла что-то произнести.

– Исчезла? Кристина? Боже мой. Боже мой. Какое облегчение! Я имею в виду, хоть её отец и волнуется, но это всё же лучше, чем рак. У такой-то юной девочки, боже мой…

Я продолжал вертеть в руках свое удостоверение. Испытанный приём.

– Без сомнения, – сказал я. – Но её отец уже давно ничего о ней не слышал. Он боится, что ей что-нибудь сделали.

Она часто закивала.

– Я понимаю. Да, я думаю, я бы умерла от страха… – Она некоторое время смотрела перед собой остекленевшими глазами, мысленно блуждая где-то далеко. Потом возмущённо помотала головой. – Но тогда зачем он всех уверяет, что Кристина смертельно больна? Как можно говорить такое? Для нас всех это был чудовищный шок.

Я кивнул, полный понимания.

– Без всякого сомнения, он просто не подумал. Я и ему это сказал. Но знаете, он просто не хочет никакого скандала. Единственная дочь, может быть, с кем-то сбежала… и это при его-то общественном положении… Ну, и ему, как врачу, такая отговорка оказалась удобнее всего.

Она кивнула, задумавшись, и вообще, казалось, не особенно внимательно слушала. Я заметил, что ее взгляд прикован к удостоверению, которое я вертел в руках, и меня вдруг озарила мысль, не попробовать ли на самом деле затащить её в постель. Она была не вполне в моём вкусе, но всё же сексуальна. Если она и наполовину так наивна, как казалась, это было бы не очень уж трудно. А мне это гарантированно пошло бы на пользу.

– Сбежала? – задумчиво повторила она. – Кристина? Это как-то… – Она взглянула на меня испытующе. – Вы, должно быть, знаете про её мать?

Я сделал удивлённое лицо.

– Нет, а что именно? – Мне хотелось знать, что известно ей. И откуда.

Она слегка откинулась назад, что, между прочим, ещё лучше выявило её грудь. Она не носила бюстгальтер, это было отчётливо видно сквозь тонкий пуловер. И соски у неё были размером с монету.

– Что она умерла, вы ведь знаете это? Лет пять назад, я думаю. Погибла в автокатастрофе.

Я лишь кивнул.

– Но в юности мать Кристины тоже сбежала, – сказала она с несколько глуповатым восторгом. – Она вместе со своим братом сбежала из детдома, в котором они росли. Ей тогда было столько же, сколько Кристине сейчас. Странно, вы не находите?

– Вы хотите сказать, что это заложено в генах?

– Не знаю, в генах ли. – Она убрала прядь, упавшую на лицо. Казалось, она находила это забавным. – Если да, то плохи ваши дела. Ведь судя по тому, что мне рассказывала Кристина, оба тогда так и не вернулись больше в детдом. Они продержались одни до взрослого состояния, представляете?

Это я, без сомнения, мог представить себе куда лучше ее. Пора было переходить к делу.

– Интересно, – сказал я, – но я думаю, что сейчас совсем другой случай. Мне хотелось бы выяснить, не замечали ли вы в Кристине каких-то странностей перед её исчезновением. Не казалась ли она вам какой-то не такой? Не разговаривала ли с кем-то посторонним, неизвестным? Не поджидал её какой-нибудь мужчина?

– Мужчина? – удивилась она. – Вы думаете, Кристина могла спутаться со взрослым мужчиной?

– Правила дознания таковы, что я могу вам только сказать, что у нас есть основания для таких допущений, – сказал я. – Я сожалею, что мне приходится так формулировать. – Всё это показалось мне вдруг бессмысленным. При такой благодушной наивности эта женщина гарантированно не заметила ничего, что могло бы мне пригодиться.

Надо бы действительно её завалить,подумал я. Пошло бы только на пользу её чувству реальности.

Она наморщила лоб.

– Дайте подумать…

Видимо, ей и впрямь нечасто приходилось делать это. Тут раскрылась дверь, и в класс просунул голову чернокожий уборщик со шваброй.

– Вы ещё не закончили? – спросил он с акцентом. Классная руководительница Кристины вздрогнула.

– Что? А, да, закончили. Минуточку, мы сейчас… – Она повернулась ко мне. – Скажите, господин Нильсон, я не знаю, как вам, а у меня, честно говоря, живот от голода сводит. А дома у меня есть свежий пирог. Не хотите ли заглянуть ко мне на чашку кофе? Я живу тут рядом, в многоквартирном доме на углу, в пяти минутах. Это особенно ценно по утрам, – добавила она, хихикнув.

Я озадаченно посмотрел на неё. Те нейроны, которые по своему историческому происхождению относились скорее к реликтовой части моего головного мозга, сформулировали бы ответ, если дать им волю, примерно так: Да, гениально, и там я тебя обязательно трахну, и будь что будет.Однако нейроны моих больших полушарий были откалиброваны в полные лишений годы тюремной социализации в соответствии с правилами игры человеческого общества и вынужденно научились лицемерию, а их вотум имел преобладающий вес. Поэтому моя реакция состояла лишь в сдержанном кивке.

– Почему нет? С удовольствием.

Всё отлично, подумал я, когда мы встали.