Нобелевский лауреат

— Книги Войнова, что ж еще. Его жена принесла их рано утром и попросила передать тебе. Кроме того, сказала, что похороны назначены на послезавтра.

— Хорошо.

— Ты и вправду думаешь их читать?

— Не обязательно. Это ее идея, но, в конце концов, она не так уж плоха. Если только ты не захочешь заменить меня на этом поприще.

— Нет уж, спасибо. Случай ваш, вот и читайте себе в Софии. А мы здесь, как люди попроще, постараемся вам помочь с логистикой.

Ванда промолчала. Она уже давно ожидала подобных колкостей и не собиралась отвечать тем же. Но неожиданно, хотя и старалась сохранить самообладание, ужасно разозлилась.

«Спокойно, — сказала она себе. — Постарайся поставить себя на его место. Наверняка найдется масса причин для плохого настроения».

Однако она даже не стала пытаться представить себя на месте Стоева, возможно, потому что ей этого не хотелось.

И чего он жалуется? Ведь через несколько минут он войдет в свой свежеотремонтированный кабинет и усядется в обитое кожей кресло, под портретом Апостола.

Лично у нее нет ни такого кресла, ни такого портрета. Но ведь она не жалуется.

«Все в этом мире объясняется материальным интересом», — сказала она себе, ловко заводя машину в тенистое место парковки у Областного управления.

Книг было восемь, и Ванда мысленно поблагодарила Евдокию Войнову за то, что она решила предоставить ей всего лишь четверть творчества ее мужа. Три томика были довольно тоненькими, да и в остальных было не более двухсот пятидесяти страниц. Ванду порадовало это открытие, но потом она вспомнила о другой тонкой, но кошмарной книге «Кровавый рассвет». Разумеется, количество страниц ничего не означает, как и количество написанных книг. Вопрос только в одном: можно ли из них узнать что-то по-настоящему существенное.

Она положила книги на заднее сиденье, при этом из одной из них, «Свет», выпал небольшой, свернутый пополам листок величиной с визитную карточку. Ванда подняла его и развернула. Это была записка от Евдокии Войновой. На миг мелькнула мысль, что это, может быть, любовная записка, но послание было самым обычным: «Попрошу вас вернуть мне книги сразу же после того, как вы их прочтете. И пожалуйста, будьте с ними поаккуратнее. Е.В.».

Ванда смяла записку и, не обнаружив поблизости урны, сунула ее в карман.

«Глупая гусыня, — подумала Ванда. — Сначала навязала мне эти книги. Потом попыталась навязать мне себя, а теперь еще и условия ставит, словно я просила у нее бездарные сочинения ее мужа».

Но с другой стороны, Евдокия Войнова, как и Настасья Вокс, наверное, считала, что в книгах содержится какая-то особая истина об их авторе, которую иным способом невозможно ни уловить, ни описать. Ванда понятия не имела, что это за истина и где ее искать, поэтому, возможно, и не смогла открыть ее в романах Гертельсмана. Но тот был нобелевским лауреатом и потому, наверное, мог более искусно замести следы, чем автор, почти неизвестный, каковым, по ее мнению, являлся покойный Войнов. Она не жаждала поскорее начать читать его книги, но, придя в себя после воздействия книг Гертельсмана, чувствовала в себе силы хотя бы ознакомиться с книгами перникского литератора.

Однако это не могло развеять ее подозрения в том, что оба автора, скорее, глубоко запрятали что-то в своих произведениях, нежели попытались раскрыть истину.

Впрочем, один из них уже покойник.

А второй…

* * *

Первое, что испытала Ванда при виде Моники Серафимовой, когда та открыла ей дверь, было чувство разочарования. Хотя Стоев договорился о визите еще пару дней назад, женщина, которая встретила Беловскую на пороге, выглядела настолько испуганной и растерянной, что Ванда даже подумала, а не перенести ли разговор на другой день. Бледное, почти бесцветное лицо излучало болезненное напряжение. Она была одета в узкие джинсы и широкую растянутую кофту зеленого цвета, которая не могла скрыть ее ужасающую худобу. Создавалось впечатление, что женщина вечно недоедает. Белокурые непричесанные волосы до плеч выглядели давно немытыми. Поймав взгляд Ванды, Моника попыталась улыбнуться, хотя улыбка вышла кривой.

— Извините меня за мой вид, но с тех пор, как это случилось, я не хожу на работу… Взяла несколько дней отпуска. Всё меня раздражает. А люди… Мне кажется, все знают… что я…

Она замолчала и потупилась. Пальцы нервно теребили слишком длинные рукава кофты.

«Если бы не такой помятый и запущенный вид, — подумала Ванда, — она выглядела бы лет на десять моложе».

— Заходите, — наконец, предложила она Ванде после того, как продержала ее несколько минут на пороге. — Сын в школе, так что нам никто не станет мешать.

Ванде вдруг представилось, что эта женщина вся соткана из влажного, холодного тумана, сквозь который даже самые обычные слова с трудом пробивались наружу.