Нобелевский тунеядец

Язык — последнее прибежище свободы. Недаром лучший лингвист мира, вытравив последние побеги свободы в своей державе, решил подчинить себе и язык, заняться проблемами языкознания. Блестящее владение русским языком — вот подлинное, хотя и никогда не названное, преступление тунеядца Бродского в глазах косноязычной власти. За это он и был изгнан.

Гудит Москва, грохочет самосвалами, кранами, отбойными молотками, проносящимися по мостам электричками. Потоком льется по тротуарам толпа, платья женщин просвечивают на солнце, как цветные слайды.

К двум часам добираюсь до касс аэропорта. Гарри и Роман уже тут. Секретарша Валя сидит между ними на скамейке, лениво отбивает их заигрывания. Все в порядке? Да нет, не совсем. Для Полевого билет удалось обменять, а остальные три пока нет. Что значит "пока"? Есть билеты на тот рейс или нет? Ну, знаете, как у них: обещают постараться, выбить, может быть, получить из брони. Надо ждать. И сколько? Откуда я знаю. Час. Или два. Может, три. Спешить-то вам некуда.

Я снова чувствую себя в западне. В одной клетке с Романом и Гарри. За что? На сколько? От отчаяния в голове моей начинают шевелиться, прорастать усики дерзкой идеи.

— Послушайте, братья писатели, а сами-то вы бывали в Праге?

Гарри смотрит не мигая, цедит сквозь зубы:

— Когда?

— Ну вообще, хоть раз в жизни?

— С делегацией?

— Какая разница — с делегацией или нет?

— Однажды меня должны были послать в Варшаву.

Он безнадежен.

— Я был уже в Праге, был, — радостно вскидывается Роман. — Там надо осмотреть Старую ратушу, Дворец Бельведер, Национальный музей, Карлов университет...

— Слушайте, зачем нам этот поздний рейс? Полетим ранним и на шесть часов закатимся в Прагу. Погуляем, посмотрим город, посидим в пивных. Когда еще представится такая возможность?! А к братиславскому самолету вернемся в аэропорт.

— И верно, — оживляется Валя. — Чего вам? Кроны в кармане, билеты есть, паспорта оформлены.

Ей, видимо, тоже мало радости — болтаться всю субботу у касс. Но попутчики мои настороженно качают головами. Пахнет каким-то непорядком, выходом из колеи, нарушением дисциплины. Да и остаться одним, в заграничном городе? На шесть часов без начальства? Как можно? Нет, на такие авантюры они не согласны.

Но меня уже не удержать.

— Валя, дайте мне мой билет. И скажите Борису Николаевичу, чтоб он не волновался. Что я встречу их в пражском аэропорту. И в Братиславу полетим уже вместе. Очень хочется Прагу посмотреть.

В тот момент, получая билет на самолет у подмигивающей секретарши и кивая ошеломленным попутчикам, я искренне верил, что отрываюсь от своей делегации всего на шесть часов.

Но судьба не дала мне остаться послушным и дисциплинированным членом делегации советских писателей. Оказавшись в Праге, мог ли я не повидать своих друзей Сенокосовых, работавших там в редакции русскоязычного журнала? И переводчица Лида Душкова оказалась в городе и была рада встретиться со мной. С ней и ее другом мы бродили по набережным Влтавы, по Старому городу, сидели в их любимых пивных, слушали музыку в парках. В Братиславу я полетел только два дня спустя, но и там оказался так поздно, что местный Союз писателей был уже закрыт. Что было делать? Я поехал по адресу, данному мне Лидой, к ее лучшей подруге Соне Чеховой — редактору и переводчику, выброшенному после разгрома Пражской весны из всех редакций. Мы проговорили с Соней и ее дочерью до глубокой ночи так, будто знали друг друга и дружили всю жизнь. Так что в Банску-Бистрицу я попал с трехдневным опозданием.

Я шел по коридору гостиницы и увидел идущего мне навстречу киевского Романа.

— Ой, — сказал он, завидев меня. — Ой, что будет, ой, что будет!.. Ой, лучше бы ты вообще не приезжал!.. Тебя ищут по всей стране уже третий день!.. Думали, что ты сбежал!..

Когда я предстал пред очи Бориса Полевого, он только покрутил головой и махнул рукой. Его омертвевшее веко взлетело на минуту. Из-под него сверкнул взгляд, который без слов сказал мне, что никогда-никогда ни одна моя строчка не будет опубликована в журнале "Юность".

Зато словацкие переводчики, работавшие на конференции, немедленно выделили меня из толпы участников, пригрели, взяли в свою компанию. Заседания уже кончились, я приехал как раз в тот день, когда по плану начинались банкеты, поездки в горы и прочие увеселения. После полуночи переводчики собирались в чьем-нибудь номере и там, в окружении пустых и полных бутылок, давали волю своим натруженным за день языкам нести безыдейную и безответственную околесицу. Не понимая ни слова, я только наслаждался их весельем, их молодыми оживленными лицами, всей атмосферой раскованности и сообщничества, столь похожей на атмосферу наших посиделок в Ленинграде и Москве. Но долго бездельничать и отсиживаться в углу мне не удалось. Узнав, что я помню множество стихов Бродского наизусть, они накинулись на меня, умоляя почитать (русский знали почти все). И я читал. "Шествие", "Письмо в бутылке", "Разговор с небожителем", "Два часа в резервуаре", "Речь о пролитом молоке"...