А теперь эти причины не имели значения, потому что я вернулся. Она думала, что не хочет меня видеть, думала, что хочет, чтобы я ушел. Влажное пятно между ее бедер говорило мне, что на самом деле ей нужно время, чтобы переварить то, что я заставил ее почувствовать. Черт, мне нужно было время, чтобы разобраться в том, что она заставила меня почувствовать. За все годы, прошедшие с момента потери ее девственности, я знал, что мои... потребности... не были типичными. Я стремился получить недостижимое. Это было вбито в мое сознание с детства.
До нее я всегда мог контролировать свои желания.
До нее я проверял свои границы только с помощью крепкой хватки на нежном горле и грубого траха у кирпичной стены в темном переулке.
До нее никто никогда не сопротивлялся.
Боже, при одной мысли об этом мой член напрягся. Все, чего я хотел, это увидеть ее лицо, вдохнуть ее запах и напомнить ей, что защитник — это не то, что ей нужно. Но она разбудила зверя.
Я посмотрел на царапины на предплечье, затем перевернул руку, чтобы осмотреть ладонь. Она порвала кожу чуть ниже большого пальца, достаточно, чтобы пошла кровь, но не настолько, чтобы причинить реальный ущерб. Жгучее ощущение служило напоминанием о ее огне, который она скрывала от всего мира и показывала только мне.
Один месяц.
У нее было время до моего двадцать пятого дня рождения, чтобы разобраться со своим дерьмом, а потом я приду за ней без всяких ограничений. Это означало, что у меня был месяц, чтобы разработать надежный план, потому что ни мой отец, ни ее отец ни за что на свете не позволят этому случиться. Я должен был быть готов к ним обоим.
У нее будет покой — на тридцать дней.
Я достал свой телефон из заднего кармана джинсов и взглянул на экран.
Открыл контакты и прокрутил вниз до имени Чендлера.
— Черт, чувак. После четырех лет я ожидал, что это продлится дольше, — сказал он, когда ответил.
Ублюдок.
— Что случилось? Она отшила тебя из-за квотербека?
Теперь он просто напрашивался на порку задницы.
— Отвали. Она не настолько глупа. — Она знает, что я бы сдул его яйца. — Я в двух кварталах от офиса. Можешь меня встретить? Нам нужно поговорить. — У меня был план.
Отец Чендлера терся о члены элиты, как и мой отец и Малкольм Хантингтон. У них было свое братство. У нас было свое. Пока Пирс Кармайкл был занят скупкой недвижимости по всей стране, Чендлер управлял подбрюшьем Нью-Йорка. Если это было незаконно, Чендлер ставил на этом свои отпечатки пальцев. Не детская проституция или подобное больное дерьмо. Он оставил это людям, с которыми общались наши отцы — таким, как Халид. Но оружие, наркотики и азартные игры? Это была империя Чендлера.
Да, — сказал он, — Я буду там в десять.
***
Нам с Чендлером потребовалась неделя, чтобы разработать пуленепробиваемый план и осуществить его так, чтобы отец не узнал. Остаток месяца я провел, сидя за своим столом в офисе напротив папиного, расставляя точки над i и t.
В настоящее время он заставлял меня работать над тем, что его братство называло вооружением социальных сетей. По сути, я создавал активистскую группу в социальных сетях, создавал культ, затем начинал кучу дерьма, чтобы взбудоражить население. Затем я возвращаюсь и делаю то же самое, только на этот раз создаю группу активистов с совершенно другой точкой зрения.
Согласно Братству Обсидиана, люди были расходным материалом. Существовал порядок, пищевая цепочка, так сказать, и мы были на самом верху. Деньги говорили громче всех, поэтому все остальные просто делали то, что им говорили. Братство, в которое входили элитные члены со всего мира, было одной из самых могущественных сил в мире. Их влияние распространялось от СМИ до военных, вплоть до глубоких корней правительства. Никто ничего не говорил, потому что никто ничего не знал, а те, кто говорил, никогда не жили достаточно долго, чтобы что-то доказать. Их чертовы ритуалы и эксклюзивный список членов были окутаны тайной. Это было общество строго для мужчин, а руководящие роли принадлежали только чистокровным потомкам пяти основных семей.
Я знал все о Братстве, потому что был посвящен в него в тринадцать лет и проводил каждую минуту, ненавидя игру, в которую меня заставляла играть моя фамилия.
Но она была почти закончена. Я собирался обналичить свои фишки.
Сегодня был мой двадцать пятый день рождения.
Обычно это ни черта не значило. Мама заказала бы какой-нибудь изысканный торт в Ladurée, папа оплатил бы хороший ужин, и мы бы на этом остановились — за исключением того, что я был первенцем Донахью в четвертом поколении.