Ночь беззакония (ЛП)

Для моего отца, для меня, для всего остального мира это ни черта не значило. Это было просто гарантированное место во главе стола. Но в мой тринадцатый день рождения все изменилось. Я помню этот день, как будто это было вчера.

В тот день я сидел на диване в папином кабинете, пытаясь решить кубик Рубика и слушая его лекцию о налоге на международную торговлю, когда адвокат положил ему на стол папку. Как только папа увидел, что там написано, и увидел, как он преобразился. Он посмотрел на меня с самой сильной ненавистью в глазах. Затем он встал, прошел через всю комнату, схватил меня за рубашку и прижал к стене.

— Я надрываю свою задницу. Я жертвую временем со своей семьей. — Он крепче сжал мою рубашку, выплевывая свои слова в лицо. — Я продал свою душу. — Он приподнял меня и снова ударил. На этот раз моя голова ударилась о стену так сильно, что треснула обшивка. — И все, что тебе нужно было сделать, это существовать. — Он отпустил мою рубашку, отправив кувыркаться на пол. — Я позабочусь о том, чтобы ты заработал эти деньги. Ты заработаешь все до единого гребаного пенни.

Я понятия не имел, о чем он говорит, во всяком случае, пока. Здравый смысл подсказывал, что папа не сердится на меня, но прадедушки Донахью уже не было рядом, чтобы он мог сорвать на нем злость. А тринадцатилетние подростки не обращали внимания на здравый смысл. Все, что я знал, это то, что с этого момента мой отец стал другим. Я стал сыном, который одновременно был и врагом. Он относился ко мне так, будто я украл у него, и поэтому он украл у меня. Он украл остаток моего детства, заставляя работать с ним вместо того, чтобы проводить время с друзьями. Он лишил меня невинности, показав самые темные глубины своего мира. И он лишал меня достоинства каждый раз, когда накладывал на меня свои руки — пока я, наконец, не стал достаточно взрослым, чтобы начать сопротивляться.

Но он был прав.

Я заработал каждый гребаный пенни.

Только спустя годы, когда мне было восемнадцать лет, сидя в офисе адвоката, куда меня вызвали в частном порядке без ведома отца, я понял, что именно означал тот день.

В 1911 году мой прадед стал самым первым миллиардером в этой стране. Двадцать лет спустя он учредил траст.

Для меня.

Конечно, в то время он и подумать не мог, что я стану собой. Он просто создал траст для первенца в четвертом поколении Донахью. Все наследники до меня, включая моего отца и деда, получили акции компаний в качестве траста.

Я получил наличные — много наличных.

Джон Р. Донахью отложил значительную часть своего финансового состояния именно на этот день. В то время как все мужчины до меня должны были разрабатывать стратегию и управлять своей долей состояния семьи Донахью, чтобы сохранить его, мне нужно было просто обналичить чек. Единственными условиями были: Я не мог находиться в тюрьме, должен был быть психически устойчивым, и траст не должен был созреть до моего двадцать пятого дня рождения. Полагаю, он считал, что к тому времени я либо буду достаточно умен, чтобы вложить деньги обратно в компанию, либо достаточно сыт, чтобы убраться на хрен. Один этот поступок дал мне надежду на то, что прадедушка, по крайней мере, был порядочным человеком. Деньги меняли людей, я не понаслышке знал, как они превращают мужчин в монстров, а женщин — в шлюх.

Я вышел из всех своих вкладок и отодвинул кресло от стола. Было двадцать минут до часу дня — пятьдесят минут до встречи с семейным адвокатом. Его офис находился на семнадцатом этаже башни Рузвельта, что было ровно в одиннадцати минутах езды отсюда. Это давало мне тридцать девять минут, чтобы перекусить сэндвичем в гастрономе внизу.

— Каспиан, — позвал папа из своего кабинета, как только я вышел в коридор.

Я спрятал свое разочарование за улыбкой, подойдя к его открытой двери и прислонившись к раме. — Как раз собирался отправиться на обед. У нас уже пятнадцать тысяч подписчиков на IG.