Ночь черного хрусталя

— Понятное дело, не узнают, — сказал Милов, чтобы участвовать в разговоре и не выделяться при этом. — Мозгов у них не хватит, чтобы такую хитрую вещь узнать.

— Глуп ты, собрат, — снисходительно возразил третий. — Разве же в этом секрет? Это просто технология, только и всего. А настоящий секрет в другом. Но это уже дело политическое. А вся политика на три четверти состоит из военного дела. Мы в Зонте Страны это твердо знаем. А секрет заключается в том: когда будет дана команда техне… технезировать мир. Дня и часа никто не знает. Но приказ будет, это уж как аш два о.

— Технецизировать, — поправил первый.

— В общем, чтобы во всем мире были технеты. Мы ведь когда-то весь этот мир населяли, от океана до океана. Это потом уже нас оттеснили, потому что взялось откуда-то множество людей. Вот тебе и вся великая тайна: когда будет дан приказ подниматься и расселяться по старым нашим местам. В какой день. Но этого люди никогда не узнают. Пока мы не начнем. А тогда поздно будет.

— Да и мы до тех пор не узнаем, — сказал второй.

— Я вот и не хочу знать, — сказал первый.

— И я не хочу, — присоединился Милов.

— А хоть бы и хотели: не положено, — успокоил их третий. — А не положено — значит, и не будет. Много есть вещей, которые не положены. Вот например, доставили тебя в ремонт — сиди и жди команды. Ты, может, и хотел бы встать и уйти по своим делам, да вот не положено — и дело с концом.

— Хотел бы, да не уйдешь, — сказал Милов уверенно. — Не так все задумано, чтобы кто-то взял и ушел.

— Это кто не знает, — сказал второй. — Уйти-то как раз просто. Но если после этого тебя еще раз остановят, то путь один: на списание и на протоплазму. А кому же охота на протоплазму раньше времени? Правда тебе, собрат, и так уж немного осталось, — повернулся он к Милову. — Износ у тебя, судя по виду, уже серьезный. Хотя и не безнадежный. Да все равно, начальство — оно точно знает, когда кончится твой ресурс.

«Дурак, — подумал Милов. — Нашел веселую тему для разговора. Хотя, видно, так у них принято. Не люди ведь, так что о простой деликатности и представления не имеют…»

— Начальство знает, — откликнулся он вслух.

— Да что уж, — вмешался первый, — до начальства, может, и вообще дело не дойдет. Скорее, тебя и ремонтировать-то не станут. Стоит ли заниматься ремонтом, если у тебя ресурса осталось — всего ничего? Могут и сразу списать. Я бы вот тебя сразу списал, и самому тебе было бы спокойнее. А то они с тобой, видно, серьезный разговор затеяли, встряску-то тебе дали, как новенькому, — видели мы, как тебя приволокли…

— А ты зачем мне это говоришь? — сказал Милов с досадой. — Ты же меня на что подбиваешь? Не знаешь? Так я тебе скажу: ты меня, честного собрата, подбиваешь на то, чтобы я вот прямо сейчас встал и пошел. — Он повернул лицо к двери, единственной в этом тесноватом и без окон помещении, где всей мебели было — четыре деревянных топчана без намека на какую-нибудь подстилку. — Потому что, мол, раз все равно на протоплазму, то терять нечего, беги знай… Как же это у тебя возникают такие мысли, собрат?

— Встанешь и пойдешь, — усмехнулся второй, — да только не дальше этой вот двери. Чуть отворишь ее — подкатится к тебе один, выдаст верхним манипулятором по твоей панели, и опять будешь полдня приходить в себя.

— Ты же сам сказал, собрат, что уйти — просто.

— Я сказал: для того просто, кто знает. А не знаешь — и сиди.

— Все равно ведь иначе, как через дверь, не уйти.

— И через дверь можно уйти по-разному. Тебя как кличут?

— Эпсилон, — сказал Милов, вызвав в памяти названия серий, усвоенные еще перед полетом.

— Да нет, я кличку спрашиваю. Эпсилон — серия, вас, может, сто тысяч существует, а может — миллион. Ты вообще откуда взялся?

— Из ниоткуда. Тебе-то что? Ну, скажем, из леса…

— А, лесник… Ну, тогда ясно, вы же там дикари, живете на деревьях, грибы жрете. Здесь кличку каждый себе придумывает сам — так у нас тут, в городе, повелось. Вот я, например — Плям, этот вот зонтик — Болт, а он — Сока. Надо же и тебя как-то прозвать, иначе неудобно. Чука — годится?

— Пускай Чука, — согласился Милов.