Ночь черного хрусталя

«Дромар», - думал он. - Не найдется ли у вас сигареты? - Только «Дромар», ничего другого я не курю. - Слабовато, не правда ли? - Зато какой аромат!» - то были ключевые слова в этом звене цепочки, при обмене репликами пачка «Дромара» должна была появиться на свет. «Если они всерьез рвут цепочку, - подумал Милов, - если с Карлуски - не просто случайность, то…»

Окно спальни было закрыто тяжелой шторой, но и в полутьме можно было увидеть белую кровать, широчайший шкаф, зеркало в полстены. Милов смотрел на отраженную в зеркале кровать - на ней лежала женщина, до подбородка накрытая пуховым одеялом, глаза ее были закрыты.

- Спит, - прошептал Граве с нежностью, осторожно пятясь. Он наткнулся на Милова, не сводившего глаз с зеркала - с одеяла в нем, которое не шевелилось, словно бы под ним лежала статуя, а не молодая и красивая женщина. - Пойдемте, - так же шепотом пригласил Граве, - пусть еще отдохнет, она страшно устает порой…

Милов взял его за плечи, грубо отодвинул в сторону. Подошел к окну, рывком откинул штору. Приблизился к кровати.

- Что вы делаете, как вы посмели! - зашипел Граве. - Это… это переходит всякие границы! Вы дикарь!

Милов, стоя вплотную к кровати, смотрел на лицо женщины: оно было серо-бледным, он положил ладонь на ее лоб - лоб был холодным. Тогда Милов решительно откинул одеяло. Лили лежала в пижаме, чуть раскинув руки, на груди краснело пятнышко. Крови почти не было.

- Что… что это значит? - задыхаясь, произнес Граве за спиной.

Милов взял руку убитой. Рука была холодной, безжизненной.

- Ева! - крикнул он, - подойдите, пожалуйста, вы здесь нужны!

- Нет, но этого же не может быть, мы просто не туда попали, - проговорил Граве заплетающимся языком. Вошла Ева.

- Телефон совершенно онемел, - сказала она, - ни намека на звук… Что тут? Боже…

- Тихо! - закричал Граве. - Она спит! Спит, говорю вам! Это просто помада, след помады, выйдите отсюда, она выспится и встанет, мне лучше знать!

Ева произвела свои нехитрые манипуляции.

- Я, конечно, не судебный медик, - видимо, такое предисловие она считала обязательным, - но видно, что борьбы не было, вероятнее всего, в нее выстрелили, когда она спала - кто-то вошел в квартиру…

- Никто не мог войти в квартиру! - снова закричал Граве. - Замок настроен только на ее и, мой дактошифр!

Милов пожал плечами: он знал, что ключи есть к любым замкам.

- Ева, - попросил он, - вы не могли бы посмотреть внимательно: нет ли на теле следов уколов.

- Вы полагаете?.. - она недоверчиво смотрела не него.

- Сделайте это, пожалуйста.

- Тогда пусть Граве поможет мне.

- Вы думаете, он сейчас способен?

Граве стоял в углу, не издавая ни звука, покачиваясь с каблуков на носки и обратно.

- Но ведь… - тут Ева спохватилась, что перед ней лежит уже не живая женщина, а лишь тело, к которому применима другая система приличий. - Ну, тогда вы помогите…

«Никогда не раздевал мертвых женщин», - подумал Милов, не очень как-то послушными пальцами расстегивая пуговички.

- Нет, - сказала Ева, - ни следа. Что будем делать?

- Думаю, надо позаботиться о нем, - сказал Милов, - боюсь, что для него это - удар ниже пояса, и сильнейший.

Но Граве в комнате уже не было - он стоял в прихожей, прижав телефонную трубку к уху, и что-то громко и возбужденно говорил по-намурски.

- Телефон, видимо, включили, - сказал Милов. Тут, в спальне, тоже был аппарат - на ночном столике, со стороны Лили. Милов поднял трубку, поднес к уху, покачал головой: ни звука.

- Дан, я боюсь, он… вы понимаете?

Милов кивнул и спросил:

- Что он говорит? Я не воспринимаю, когда разговор идет на такой скорости.

Он не сказал, что вообще Намурия - не его регион, и его послали сюда только потому, что заболел Мюнх, - если можно считать болезнью две пули, в груди и в плече, и на язык ему дали неделю времени.

Ева прислушалась:

- Я тоже знаю не в совершенстве, но… Он разговаривает с канцелярией Господа, требует, чтобы его соединили с Самим, поскольку ему необходимо, чтобы Спаситель прибыл и воскресил Лили. Сейчас угрожает обратиться к конкуренту…

- Печально, - сказал Милов. - Он, кажется, всерьез тронулся.

- Дан, это все, что вы можете сказать? - с внезапной тоской в голосе спросила Ева. - Рехнулся, не рехнулся… Это ведь любовь, знакомо вам такое слово? Понимаете хоть, что оно означает? Любовь, о которой может только мечтать - и мечтает всякая женщина, но только редкая встречает в жизни такую… Вы просто никогда не любили, Дан, если ничего другого не можете сказать…