Ночь голубой луны

И сегодня ночью скаты снова собрались у скалы, как это бывало всегда во время летних полнолуний в течение многих тысяч лет.

Сколько здесь было скатов? Сотня? Тысяча? А может, и больше? Скаты ждали, когда появится луна и её серебристый луч укажет им путь сквозь узкий канал, через Ключ, прямо в самую середину пруда. Его плотное, илистое дно идеально подходило для их целей. Там, меж тонких лезвий травы спартины, что густо растёт на дне, они откладывают яйца. А потом снова устремляются вслед за серебристым лучом в глубокие тёмно-бирюзовые воды залива. Это ритуал, который луна и скаты повторяют на протяжении тысячи, а может, и миллиона лет.

Скаты откладывают яйца в специальных капсулах-оболочках, в мешочках, которые называются «русалочий кошелёк».

Многие считают, что корабль Кабесы де Вака врезался в скалу из-за прелестной русалки, хотя это и не отмечено в вахтенном журнале. Что ж, вполне возможно, учитывая, что история записана в бумагах мореплавателя, которые хранятся в музее Испании целых пятьсот лет – с тех самых пор, как де Вака покинул берега Техаса и вернулся к себе на родину.

На скале Берегиня в последний раз видела свою маму, которая уплывала далеко-далеко при свете миллионов звёзд. Она исчезла так же, как Кабеса де Вака, как племя каранкава.

20

Поставив лапы на колени хозяйке, Верт дышал ей прямо в лицо. Глядя в собачьи глаза, Берегиня шепнула:

– Мы найдём её, дружок. Раз-два – и готово!

Ей вдруг стало легче на душе.

Верт прижался к ней, и Берегиня вдохнула его запах. От него пахло собачьим кормом и шампунем. Это были запахи, оставшиеся после его сегодняшнего обеда и после банного дня, который она устроила ему пару дней назад. К шампуню и корму примешивался собственный, собачье-чесночно-песочно-медовый запах Верта.

Над головой пса виднелись силуэты трёх тёмных домов – единственных, что стояли вдоль Устричного шоссе. Стоя на сваях, они походили на чаек – массивное тело, тонкие длинные лапы. Такие длинные, что вода не доставала доверху во время шторма.

Её дом, в котором она жила вместе с Синь, располагался ближе всех к пруду. Днём он был призрачно-голубого цвета. Впрочем, цвет скорее напоминал серый, чем голубой. Но сейчас, в темноте, цвета вообще не было видно. Там, в её комнате, стояла пустая постель, покрытая матрасом, на матрасе валялась скомканная простыня. А в соседней комнате спала Синь. Спала и не знала, что девочки и Верта нет дома, что оба они сидят на пруду в «Стрелке».

Вспомнив про Синь, она почувствовала, что лёгкость из её души улетучивается. И она прошептала:

– Ну когда же взойдёт луна?.. Эй, луна! – позвала она, глядя вверх, как будто небо могло её слышать.

Но луна и не думала спешить. Девочка отлично знала, что луна отвечает за приливы и отливы, – ведь она выросла возле океана. И вот теперь ей нужно было попасть туда, в океан, с помощью прибоя и луны.

– Давай же, давай, луна! Поторапливайся! – снова прошептала она.

Пункт «Г» занял гораздо больше времени, чем она рассчитывала. Она принялась нетерпеливо постукивать пальцами о борт шлюпки, словно это могло заставить луну поскорей появиться в небе.

Верт вдруг ударил по дну хвостом. Берегиня перестала постукивать по шлюпке. Вдали, на берегу, виднелись две низкорослые пальмы сабаль. На одной из них было гнездо, в котором спала чайка по имени Капитан – один из местных обитателей.

Очередной порыв ветра ударил Берегине в лицо.

Капитан! В том, что случилось сегодня, была и его доля вины. Разумеется, главными виновниками считались крабы. Но и Капитан внёс свою лепту. А теперь он мирно спал себе в уютном гнезде под пальмовыми листьями.

Под пальмой сабаль белела скорлупа устричных ракушек. Из-за дюн раздавался гул волн, которые бились о волнорезы. Дюны образовывали кольцо вокруг Ключа. Пруд связывал с заливом узкий канал, прорезавший дюны. Вода в нём убывала во время отлива и прибывала с приливом. Берегиня ждала, когда канал наполнится водой и откроется путь в море. Пруд и канал, ведущий к морю, у жителей Устричного шоссе назывались «Ключ».

Здесь, на Устричном шоссе, покрытом ракушечной скорлупой, возле дюн и волнорезов, возле заросшего спартиной солёного пруда с илистым дном, жили самые дорогие для Берегини люди: Синь, и Доуги, и месье Бошан (и все они были на неё сердиты), а ещё зверьё: Верт, и Синдбад, и Капитан, и Второй (но эти на неё не сердились).

Здесь не было только мамы – Мэгги-Мэри.

За все десять прожитых Берегиней лет она не знала и не видела ничего другого, кроме этого маленького мирка. Это был её мир, где жили Синь, и Доуги, и Верт. Здесь по прибрежному песку расхаживали длинноногие кулики-песочники, здесь водились морские ежи – целая выставка ежей была у неё в комнате, на подоконнике. Здесь, за волнорезами, покачивались на волнах рыболовецкие суда, и их сети трепетали в воде, словно крылья стрекоз.

Вот он, знакомый и родной мир, который она разрушила.

21