Ночь и день

Миссис Хилбери устремила затуманенный взор в долгий коридор прожитых дней, где в конце две крохотные фигурки в причудливых старомодных одеяниях брели по пляжу, взявшись за руки, в лунном сиянии, а в синих сумерках покачивались бутоны роз.

– Мы плыли по ночному морю, – начала она. – На лодке, к кораблю. Солнце уже зашло, высоко над нами сияла луна. Помню серебряные блики, а вдали, посреди залива, мигал зелеными огнями пароход. А твой отец возле мачты был как отважный капитан. Все стало таким значительным – как жизнь и смерть. И бескрайнее море. И бесконечное – вечное – путешествие.

Эта старая сказка показалась Кэтрин такой заманчивой! Там были бескрайние морские просторы, и зеленые огни парохода, и герои, закутавшись в плащи, взбирались на палубу, и плыли по зеленым волнам, мимо скал и солнечных лагун, мимо гавани с лесом мачт, мимо церковных шпилей. Река несла их к цели, принесла сюда, в настоящее, и отхлынула. Кэтрин с обожанием посмотрела на очарованного странника – на свою мать.

– Кто знает, – мечтательно продолжала миссис Хилбери, – куда мы идем и зачем, и кто направил нас, и что мы отыщем, – но твердо знаем лишь одно: любовь и есть вера. Любовь… – промолвила она, и ее дочь услышала одно это слово среди множества пустых слов, и оно прозвучало для нее как грохот волн, величественно накатывающих на далекий берег, о котором она так долго мечтала.

Ей хотелось, чтобы ее мать произнесла это слово еще раз, – в ее устах оно звучало успокаивающе, собирало мир из разрозненных кусков в единое целое. Но вместо этого миссис Хилбери жалобно попросила:

– Ты же не будешь больше думать о всяких некрасивых вещах, правда, Кэтрин?

С этими словами корабль, который вообразила себе Кэтрин, вошел в гавань и закончил свое путешествие. И все же ей очень хотелось услышать совет – или на худой конец просто рассказать о своих трудностях, чтобы взглянуть на них другими глазами.

– Но ведь тогда, – сказала она, уходя от разговора о «некрасивом», – ты знала, что влюблена. А у нас все по-другому. Как будто, – она слегка нахмурилась, пытаясь описать свои чувства, – вдруг что-то кончилось, исчезло, как мираж, – мы решили, что влюблены, и поэтому влюбились, а на самом деле вообразили то, чего вовсе не было. Поэтому наш брак невозможен. Когда ты постоянно видишь, что другой человек – лишь плод твоего воображения, и потом об этом забываешь, и не понять, любит ли он тебя или ту, которую себе вообразил… и эти ужасные метания – только скажешь: я счастлива – и в следующий миг несчастна… Поэтому мы не можем пожениться. Но мы не можем жить друг без друга, потому что…

Миссис Хилбери терпеливо ждала продолжения, но Кэтрин молчала и только теребила в руках свои записи.

– Надо верить в мечты, – сказала миссис Хилбери, глядя на цифры: они ее ужасно раздражали и, как ей казалось, имели какое-то отношение к происходящему в доме. – Иначе, как ты говоришь… – Надо было пролить луч света в пучины разочарования, которые, похоже, и ей знакомы. – Поверь, Кэтрин, так бывает со всеми: с тобой, со мной, даже с твоим отцом, – доверительно сказала она и вздохнула.

Они вместе заглянули в открывшуюся бездну, и миссис Хилбери, будучи старше и опытнее, первой стряхнула с себя оцепенение:

– Но где же Ральф? Почему он не пришел со мной повидаться?

Кэтрин насупилась.

– Потому что ему запретили приходить в этот дом, – ответила она.

Миссис Хилбери легко решила проблему.

– Мы еще успеем пригласить его к обеду? – спросила она.

Кэтрин взглянула на нее, словно увидела чудо. Вместо взрослой женщины, привыкшей распоряжаться и повелевать, она вновь стала маленькой девочкой, едва выглядывающей из-за трав и цветов, и кто-то огромный, высотой до небес, кому она всецело доверяла, взял ее за руку и повел за собой.

– Когда его нет, я несчастна, – просто сказала она.

Миссис Хилбери сочувственно кивнула и, похоже, тут же начала строить планы на будущее. Затем подобрала цветы и, тихонько напевая себе под нос о дочери мельника, вышла из комнаты.

* * *

Вопрос, которым занимался в тот день Ральф Денем, разумеется, не мог увлечь его полностью, однако запутанные дела покойного Джона Лейка из Дублина требовали от стряпчего посильного участия, иначе вдова и пятеро маленьких детей Джона Лейка останутся без всякого содержания. Однако взывать к человечности Ральфа было практически бесполезно: в тот день его никак нельзя было назвать образцовым служащим. Барьеры, которыми он так старательно разделил разные сферы своей жизни, рухнули – он сидел, уставившись в завещание, и видел вместо него гостиную на Чейни-Уок.