Ночь и день

И в этом состоянии счастливой безмятежности наступил момент такой полной ясности, что любые жесты и слова казались излишними. Они погрузились в молчание, вместе, рука об руку, углубившись в темные лабиринты мысли – к чему-то смутно маячившему вдали, что приближалось, нарастало и постепенно овладевало обоими. Они были победители, хозяева жизни, и вместе с тем жертвы – ибо добровольно принесли себя на алтарь этого всепоглощающего чувства, что пылало, подобно священному огню. Так они, наверное, раза два или три доходили до конца переулка и поворачивали обратно, пока что-то не заставило их остановиться, они и сами не поняли сначала почему. Повторяющаяся картина – ровный свет за тонкой желтой шторой – напомнила о себе.

– У Мэри свет в окне, – сказал Ральф. – Значит, она дома.

Он указал на другую сторону улицы, и Кэтрин тоже взглянула туда.

«Интересно, она одна? Работает? Чем она занята сейчас?» – задумалась Кэтрин, а вслух сказала:

– Зачем ее отвлекать? Что мы ей скажем? – И добавила: – Она тоже счастлива, у нее есть работа… – Голос Кэтрин пресекся, и уличные огни дрогнули и расплылись золотым морем, затуманенные слезами.

– Значит, ты не хочешь, чтобы я зашел к ней? – спросил Ральф.

– Иди, конечно. Поговори с ней, – ответила Кэтрин.

Он перебежал дорогу и вошел в дом. Кэтрин осталась стоять там, где он ее оставил, и смотрела на освещенное окно, надеясь увидеть за ним движущиеся тени. Но ничего не увидела. По-прежнему непроницаемо желтели шторы, из окна лился ровный безмятежный свет. Он словно подавал ей знак – свет победы, который теперь будет сиять там всегда, и в этой жизни его уже не погасить. Это было счастье, она приветствовала его и почтительно склонялась перед ним. «Как же ярко они горят!» – подумала она, когда вся лондонская темень вдруг расцветилась трепещущими, рвущимися ввысь огнями, но снова взглянула на окошко Мэри и больше уже ничего не замечала. Через некоторое время от темного дверного проема отделилась фигура – Ральф пересек улицу и медленно подошел к ней.

– Я не решился зайти. Не смог, – сказал он.

Ральф все это время простоял у двери, не смея постучать, и, даже если бы Мэри вышла из квартиры, он не смог бы ничего ей сказать: душили слезы.

Несколько минут они молча смотрели вдвоем на освещенные изнутри шторы, и отчужденность и безмятежность этой картины красноречивее всего говорили о женщине, которая сидит сейчас за этим окном, трудится допоздна, чтобы сделать мир лучше, – и это будет неведомый, новый мир. А за этим образом потянулись и другие, и первой из них Ральфу припомнилась Салли Сил.

– Ты помнишь Салли Сил? – спросил он.

Кэтрин кивнула.

– Твоя мама и Мэри? Родни и Кассандра? Джоан там, в Хайгейте? – Он замолчал, не в силах объяснить, что заставило его объединить всех этих людей. Они были для него не просто отдельными личностями, но частью единого целого; через них он представил себе упорядоченный мир.

– «Это же очень просто», – вспомнила Кэтрин любимую фразу Салли Сил, давая Ральфу понять, что уловила ход его мыслей.

Она чувствовала, что он заново, кропотливо и тщательно пытается собрать воедино разрозненные обрывки представлений, не связанных друг с другом фраз, стертых от употребления прежними ревнителями веры. Они вместе ступили в неведомую область, где странным образом все незавершенное, недосказанное, недописанное и оставленное без ответа, соединясь, обретает смысл и цельность. Из такого настоящего будущее видится просто великолепным. Нужно будет написать книги, а поскольку книги пишутся в комнатах, а у комнат бывают гардины, а за окнами – поля и горизонт вдали и, допустим, еще деревья и холм, – они набрасывали свое будущее пристанище на огромных фасадах Стрэнда и продолжали строить планы в омнибусе, который вез их к Челси, – и все это было окутано волшебным золотистым светом одинокой, ровно горящей лампы.

Ближе к полуночи на верхней площадке омнибуса оказалось полно свободных мест, выбирай любое, а улицы были пустынны, если не считать случайных парочек, ищущих укромности в такой поздний час. В окнах уже не виднелись силуэты людей за фортепиано. Правда, кое-где еще теплились огоньки в окнах спален, да и те, пока омнибус проезжал мимо, гасли один за другим.