Ночь и день

Какие странные мысли рождаются, когда идешь в толпе без всякой цели, смутно улавливая доносящиеся откуда-то обрывки мелодий, и в голове возникают самые разные образы, картины, выводы. От четкого осознания себя как личности Мэри перешла к миропорядку в целом, к которому она, как человек разумный, имела отношение. Это возникло точно смутное видение: оно замаячило на границе сознания, затем растаяло бесследно. Ах, если б у нее были карандаш и бумага, тогда бы она могла записать эту мысль, что так естественно, будто сама собой, появилась, пока она шла по Черинг-Кросс-роуд. Но если она заговорит с кем-то, то потеряет нить рассуждения. То, что открылось ей, показывало ее жизненный путь с нынешнего момента и до самой смерти, причем настолько убедительно, что лучшего и желать нельзя. Всего-то и нужно было побродить в толпе, среди шума и музыки – странно, но это помогало ей сосредоточиться, – чтобы воспарить над мирской суетой и понять это раз и навсегда. Ее личные страдания уже позади. И все то время, пока в ее голове с молниеносной быстротой сменялись, тесня друг друга, все новые образы, пока она с неимоверным трудом восходила то к одной вершине мысли, то к другой, пока пыталась сформулировать новое понимание жизни, ее губы отчетливо продолжали шептать только два слова: «Не – счастье, не – счастье». Мэри села на скамью перед статуей одного из лондонских героев на набережной и повторила вслух эти слова. Они были для нее как редкий цветок или осколок камня, принесенный скалолазом в доказательство того, что он хоть краткий миг, но стоял на заоблачной горной вершине. Вот и она побывала там и видела мир, распростершийся перед ней до самого горизонта. Теперь, с учетом новых знаний, ей следовало спуститься в мир и найти себе там новое место. Ее уделом будет одна из тех уязвимых и незавидных позиций, которых, естественно, избегают счастливые люди. И она стала мысленно перебирать детали нового плана, даже с каким-то мрачным удовлетворением.

«Теперь, – сказала она себе, вставая, – я подумаю о Ральфе».

Какую роль отвести ему в ее новой жизни? Поначалу, воодушевившись, она полагала, что легко с этим справится. Но вскоре с ужасом обнаружила, что чувства вырвались из узды сразу после того, как она позволила себе подумать о нем. Она то пыталась поставить себя на место Ральфа и представить ход его мыслей; затем вдруг ополчалась против него и упрекала в жестокости и бездушии.

– Но я не хочу, не хочу ни на кого держать зла, – сказала она вслух; выбрала минуту, чтобы осторожно перейти улицу, и десять минут спустя уже обедала на Стрэнде, слишком яростно нарезая мясо на мелкие кусочки, но не давая соседям по столу другого повода заподозрить ее в эксцентричности.

Ее внутренний монолог распался на отдельные фразы, внезапно всплывающие из бурного потока мыслей, – особенно когда ей нужно было заставить себя что-либо сделать: двигаться, считать деньги или смотреть, куда свернуть на перекрестке. «Знать правду – принимать без горечи» – единственное, что можно было понять из ее сбивчивого монолога, произнесенного перед статуей Френсиса, герцога Бедфорда [64] , – разве что имя Ральфа мелькало порой в самом неожиданном контексте, как будто, в очередной раз повторив его, она спохватывалась и спешила добавить к нему любую нелепицу, дабы лишить это упоминание всякого смысла.

Однако великие поборники прав женщин – мистер Клактон и миссис Сил – не заметили ничего необычного в поведении Мэри, кроме того, что она вернулась в контору с ланча почти на полчаса позже. К счастью, они были слишком заняты собственными делами и поэтому не докучали ей. Если б они застали ее врасплох, то увидели бы, с каким восторгом она рассматривает большой отель на другой стороне площади; ручка, написав несколько слов, лежала на бумаге, а мысли витали среди позлащенных солнцем окон и султанов сиреневатого дыма. Но конечно же этот заоконный пейзаж никоим образом не соответствовал ее размышлениям. Ее взгляд скользил дальше, не останавливаясь на проблемах, что были на переднем плане, более того, сейчас она даже не замечала их – после того как отреклась от собственных притязаний – и теперь могла охватить взглядом весь горизонт, разделяя мечты и страдания со всем человечеством. Действительность слишком поздно и слишком грубо вторглась в ее жизнь, и нельзя сказать, что самоотречение доставило ей чистую радость; однако она была довольна хотя бы тем, что после отказа от всего, что делало ее жизнь такой простой, счастливой, прекрасной и необыкновенной, осталась суровая реальность, не замутненная личными тревогами, – далекая, как звезды, и, как звезды, неисчерпаемая.

Пока мысли Мэри Датчет причудливым образом переходили от частного к общему, миссис Сил вспомнила о своих обязанностях и занялась приготовлением чая. Увидев, что Мэри передвинула свой стул к окну, она немного удивилась и, включив газ и дождавшись ровного пламени, выпрямилась и взглянула на девушку. По всей вероятности, секретарша плохо себя чувствует, но Мэри, поднявшись с заметным усилием, ответила, что она не больна.