Ночь и город

В любое другое время суток Фабиан намертво приклеился бы к маленькому человеку — тихо и незаметно, будто его собственная тень. Но в этот час как раз закрывались театры, и из освещенных вестибюлей валили толпы, наводняя тротуары и мешая движению. Улицы разом почернели от пешеходов: они штурмовали пригородные автобусы, устремлялись ко входам в метро, бегом спускались по лестницам. Город пустел. На Риджент-стрит и Шафтсбери-авеню транспортные потоки становились все более плотными, и на улицах возникали пробки. На запруженных автомобилями авеню, едва дождавшись красного или желтого сигнала, оглушаемые ревом тысяч двигателей, мужчины и женщины быстро перебегали от светофора к светофору по пешеходным дорожкам. На улицах царила паника: поневоле приходила в голову мысль о Содоме, пораженном ударом молнии. На Руперт-стрит, до отказа забитой автомобилями, вереница нетерпеливо подрагивающих машин застыла в ожидании зеленого сигнала светофора. В мутновато-красном неоновом свете уличных огней «Крайслер» нежно подталкивал «Остин», а «Моррис» дышал в спину «Форду», словно эта дождливая весенняя ночь пробудила в них жуткие, доселе дремавшие инстинкты. Такое, пожалуй, только в кошмарном сне может присниться — совокупление задыхающихся железных монстров в каменных джунглях.

Маленький человек, сопровождаемый продирающимся сквозь толпу Фабианом, дошел до Шафтсбери-авеню и ступил на мостовую. Но стоило Фабиану добраться до обочины, как загорелся зеленый свет, и поток машин, неистово сигналя и газуя, устремился по направлению к Пикадилли. Фабиан стоял, закусив верхнюю губу и выпятив челюсть. Его профиль в огнях фонарей походил на осколок разбитого стекла. Он наблюдал за тем, как маленький человек переходил улицу. Вот темно-серое пальто замаячило на противоположной стороне, и через секунду толпа поглотила его.

Город проглотил маленького человека, подобно тому как гиппопотам проглатывает муху, и никто из простых смертных не отважился бы искать его в лабиринтах ночных улиц. Но Гарри Фабиан, родившийся в трущобах и выросший среди сточных канав, сведущий в непростой географии ночного мира и знавший каждый закоулок в Уэст-Энде, не собирался сдаваться. Это был удивительный человек: долгое пребывание в городе развило в нем поразительную интуицию. Я уже упоминал о его даре распознавать шаги; подобным же образом, повинуясь какому-то необъяснимому наитию, он мог совершенно спокойно определить по выражению вашего лица, сколько денег вы обычно тратите, какой ресторан или кафе обычно посещаете. Лондон был для него своего рода Дантовым адом с девятью кругами и площадью Пикадилли посредине. Человеческое лицо, словно магический ключ, отворяло тайники его подсознания, приводя в действие сложный механизм сравнительной памяти; и, перебирая в уме тысячи наблюдений и комбинаций, Фабиан в конце концов делал вывод о характере человека и о кругах, в которых он вращается. Нечто подобное происходит и в вашем мозгу, когда вы вдруг замечаете распутное выражение лица женщины или похотливый огонек в глазах мужчины. Фабиан мог сказать: «Эта девчонка работает в магазине одежды» или «Этот парень — трус», хотя, подобно опытному доктору, ставящему сложный диагноз, он не всегда мог объяснить, что именно натолкнуло его на эту мысль.

Но теперь, думая о маленьком человеке в сером пальто, Фабиан терялся в догадках. Куда пойдет уважающий себя человек среднего класса, если ему нужно убить время на Пикадилли? Скорее всего, в Корнер-хаус. Что, если он избегает мест, где его может увидеть кто-то из друзей? Одному Богу известно, куда он может направиться.

На этот раз интуиция Фабиана не сработала. Пришлось положиться на здравый смысл. Это произошло достаточно спонтанно: голова Фабиана была забита названиями клубов и кафе, которые сразу же запестрели в его мозгу…

«Он пошел выпить кофе. Он боится столкнуться с кем-нибудь из знакомых. Он будет обходить стороной людные места. А в местах поспокойнее ему будет казаться, что на него все таращатся. У него не хватит духу зайти в кафе „Грек Питер“ или в „Калабрию“. Ему будет неловко ошиваться среди девчонок в „Везувии“ или „Примавере“. В сомнительные подвальчики он не станет спускаться — побоится. Он здесь достаточно недавно, чтобы стать членом хотя бы одного из клубов. И в „Вольпе“ он точно не пойдет: слишком много туристов. Вряд ли он станет заходить в первое попавшееся место; скорее всего, свернет на одну из боковых улочек — конечно, на хорошо освещенную. Заглянет в „Доменико“, но заходить не будет — он из тех болванов, которые никогда не решаются с первого раза. И в „Континенталь“ он тоже не пойдет: там будут ребята, вернувшиеся с собачьих бегов. „Прекрасный Кипр“? Нет. Он будет нервничать, мяться, а потом быстро перейдет улицу и заглянет в „Восток и Запад“…»