Ричард повернулся к нам, взяв со стола бокал, наполовину заполненный красным вином.
– Нет, мы хотим его продать, – сказал он с долью облегчения.
– Но мне там нравилось, – Сэм повернулась ко мне, а на ее глазах были слезы, – ты не можешь!
Он встала из-за стола и убежала в комнату, а я проклинала себя за то, что не подготовила ее.
– Не надо было так резко.
– Я и не собирался это растягивать. Она должна повзрослеть.
– Ричард, ей семь лет!
– Скоро уже восемь. Я в восемь зарабатывал на лимонаде.
Я пошла к дочери в комнату, поставив прежде грязную посуду в мойку.
– Сэмми?
Я открыла дверь и увидела дочку, сидящую над альбомом. Ее волосы были распущены, и я убедилась, что золото в них досталось ей от отца.
– Здесь нет ни одной фотографии папы. А теперь ты продаешь тот дом…
Я хотела ей сказать, что папа жив. Я так хотела, но не могла. Если на ее хрупкие плечики это свалится… Как мне ей объяснить, что Джеймс столько лет не приходил к ней. Как мне ей объяснить, что ее папа не умер, как я говорила, а просто ожил совершенно неожиданно.
– Я еще не продаю.
Саманта подняла на меня свои заплаканные глаза.
– Но Ричард сказал…
Я села на кровать к дочери, приобняв и вытирая ее слезы.
– Я не продам этот дом. Никогда. Обещаю.
– Но…
– Там сейчас ремонт, но потом мы обязательно будем туда ездить, слышишь?
Сэм кивнула, и я плотнее ее прижала к себе.
Когда я пришла в спальню ложиться спать, Ричард уже лежал в постели.