Ночь, когда мы исчезли

Я пересказал сцены с патером, стрельбой и родителями. Староста ваш всегда был забиякой, покачал головой Нольд, а предупредить вас мы не смогли – кавалеристы, которые сидели в засаде, охраняли дороги в Розенфельд до последнего. Наш староста с лекарем поедут сейчас к вам и узнают, что происходит.

Отправив гонцов, Нольд вернулся. Подождём, сказал он, а пока займёмся тобой. Дальше он объяснял, что большевики могут найти мои метрики и послать их в Одессу, чтобы меня разыскали как скрывшегося мужчину из бунтовщиков, поэтому мне безопаснее добраться до Одессы и там решать, как действовать дальше. Тем более отряд наверняка повезёт пленных в одесскую тюрьму, и я смогу похлопотать о родителях.

Я был убит и нем. Не встретив сопротивления, Нольд достал из сюртука ключ, отворил секретер и извлёк мой аттестат. Затем вписал в документ недостающие оценки.

Придвинув аттестат ко мне, Нольд повторил: «Я бы советовал спешить в Одессу. Кажется, твоя тётка имеет связи? Мы свяжемся с комитетом колонистов, и они помогут. Сейчас идём к Штумпфам, переночуешь у них, а я пока узнаю, кто едет в Одессу. А если в Розенфельде всё не так худо, завтра же вернёшься домой…»

Осенние ночи в степи невыносимы. Даже зимние честнее: хотя бы знаешь, чего ждать. В октябре же после полуденного пекла не хочется и думать, что придётся надевать тулуп. Но вот солнце уже скрывается, задувает полынный ветер, и подошвы примерзают к земле.

Штумпфы встретили меня приветливо. Мы с Карлом когда-то делили одну парту и умудрились ни разу не поссориться по причине его болезненной молчаливости.

Староста и лекарь не успели вернуться до заката. Тогда я выскользнул через заднюю калитку в степь, чтобы встретить их и расспросить первым.

Бегая по руслу ручья, чтобы хоть как-то согреться, я вглядывался в чёрный склон холма, по которому змеилась дорога к Розенфельду. Горечь иссушала меня, хотелось упасть и грызть камни, чтобы как-то с нею справиться. Отец, мать, Фридрих, Катарина, Анна – они всего в нескольких километрах от меня, сидят в смрадном хлеву и пытаются согреться. Если, конечно, живы.

В темноте качнулась звезда фонаря, и ко мне приблизился Нольд. Он не стал браниться, что я не сплю, только сказал: «Подождём». Через полчаса прикатилась двуколка. Староста сообщил, что розенфельдский староста при смерти, его ударили саблей и он потерял много крови. Патера мерзавцы лупили впятером. У него и некоторых других сломаны рёбра, спины в кровавых подтёках. Как и предполагал директор, мужчин со следами пороха на руках посадили под замок и увезут на суд. В семьях, где оказывали сопротивление, арестовали ещё и женщин.

Староста посветил фонарём на меня: в твоей семье тоже – мать и брата с женой заперли под охраной в сарае, отец избит, но жив, а сестриц приютили Фишеры. Красные выгребли все документы, добавил он, так что будут искать и тебя. Нольд положил мне руку на плечо. Я смотрел на них снизу вверх, точно из расселины.

«У нас нет причин обманывать тебя, – сказал Нольд. – Утром аптекарь поедет в Одессу за препаратами, и ты с ним. Он скажет, что ты ассистент. Найди тётку и выясни, когда суд и сможет ли она помочь. А затем передашь всё, что узнал, нам».

Расселина расширялась. Из её недр я слышал голос директора и погружался всё ниже – будто там, вдали от света, мог встретить своих и узнать, что случилось на самом деле…

Спустя сутки, в Одессе, склонившись к двери с окуляром – до сих пор помню этот горьковатый запах покрытого лаком дерева, – я вслушивался в происходившее внутри. Тётка моя Хильда обила стены и дверь своей квартиры толстым плюшем и сделала это совсем не для услаждения глаз.

Когда я явился на Старопортофранковскую в первый раз, с нами был брат Хильды, мой дядя, архитектор. Они обо всём договорились, дядя ушёл, и Хильда объявила мне правила. Она сдавала мне, гимназисту, комнатку, считавшуюся библиотекой, и разрешала питаться со стола, наполняемого её кухаркой. Также она требовала моего наличия дома после семи вечера и отчёта о том, где я провожу время после гимназии. Главным же условием было молчание во время визита её гостей, что бы странное или нелепое я ни слышал.

В первые дни ничего нелепого не происходило. Разве что Хильда каждый вечер лежала в ванне с романом. В колонии не принимали ванн. Однако довольно скоро, выходя гулять, я услышал, как тётка поднимается по лестнице не одна. Их голоса шелестели по-немецки: «Каких бы приключений желали господин капитан и его великолепный нос?» – «Мой великолепный нос желал бы, чтобы госпожа на нём прокатилась». – «О-о-о, госпожа обещает попробовать». Оба тихо засмеялись, и я скользнул в свою комнату.

Там хранилась дядина библиотека с «Историей Пелопонесской войны», Гомером и «Реставрацией древних строений» Поуиса. Последняя книга, кстати, произвела на меня особое впечатление, и мне хотелось попробовать методы очистки известняка в катакомбах. Надо объяснить…