Ночь, когда мы исчезли

Зато в первом же своём матче я отразил штрафной удар, penalty. Игрок заглянул мне в глаза, и я чуть задержал его взор. С того мига он был вынужден принять меня в расчёт. Его уверенность была подкошена, до самого удара он не решил, в какой угол отправлять мяч, и потому отправил довольно близко ко мне. Я прыгнул, сложил руки в лодочку и отбил ею мяч в сторону. Публика засвистала.

Летом двенадцатого года мы ездили на поезде играть в других городах. Поля везде были ужасными — играли то на облысевшей поляне ипподрома, то на зияющих между домов пустырях. Тёткины перчатки издирались раз за разом, и я терпеливо их латал.

Я уяснил, что вратари знают себе цену и пользуются успехом у зрителя, но не у всякого, а только того, кто падок на необычное. Даже самой плохой голкипер запомнится, а в полевых игроках легко потеряться. Так у меня нашлось двое вернейших почитателей.

Один — Аракелов Николай, младший из двух Аракеловых. Мы чудовищно сдружились и редко не проводили дня вместе. Коля, хромоногий, неловкий, восторгался моими прыжками за мячом и смелостью, когда я нырял за мячом в ноги набегавшим соперникам. Мне же нравилось подчинять души.

Дружба с Аракеловым пошла рябью, когда на трибуне показалась Галя Межерицкая в белой шляпе и с павлиньим зонтом. Поманив меня после игры пальчиком в сетчатой перчатке, она рассмотрела моё румяное лицо с пробившимися усами и обрушила на меня все свои безумства и эксцентрику. Я же был во власти идей. Я был вратарь, и я считал, что футбол есть великий объединитель сословий — а вовсе не революция, как проповедовали некоторые. И если отменить дворянство и преимущества знати, считал я, то люди смогут мирно сосуществовать, уважая друг и друга и объединяясь для развлечений.

Я, я, я… Мне требовался оруженосец, и, поддавшись моему напору, эту роль согласилась играть Галя. Её влекли особое положение вратаря и моё трескучее резонёрство — чуть-чуть осмысленное, но в огромной своей части пустое…

Знаете, я хотел бы приостановиться, иначе меня унесёт далеко от сути дела. Об Аракелове и Межерицкой я помянул для того, чтобы подчеркнуть, что привык получать удовольствие от своей особости, питая к обоим поклонникам разные, но довольно горячие чувства. Я был, как и многие, одновременно расчётлив и сентиментален.

Решающая же встреча состоялась на десять лет позже, чем вся эта катавасия для голоса с хором, в двадцать четвёртом…

Ей предшествовало следующее. Играя в футбол, я вовсе не отделался от мечтаний о кирасах, украшенных гербом. Они неминуемо вставали перед взором, когда я думал о выборе дальнейших сражений. В этом намерении меня поддержал отец, в войну оставшийся из-за почтенного возраста в тылу. Он отыскал преподавателя, который выучил меня верховой езде, сабельной технике — всему, что требовалось, чтобы поступить в училище.

Я хотел в Николаевское, так как прочёл в газете, что теперь из-за войны в любое училище принимали без оглядки на происхождение. Каково же было разочарование, когда полковник узнал от отца о моих намерениях и обругал его: нельзя верить газетам, в Николаевское до сих пор принимают лишь дворян.

Мечта моя раскололась, как тонкостенная чашка, однако не фатально. Случилась первая революция, и появилось краевое правительство. Я опасался учиться и пока работал секретарём у одного адвоката. Вскоре грянула вторая революция — и вот тут-то изменилось всё. Всюду стало тревожно.

Я записался в ополчение, но, когда к городу подступили большевики, наши командиры решили не сопротивляться. Дальнейшие несколько дней февраля восемнадцатого года и сейчас висят передо мною кровавым сном. Не разбираясь, кого схватили и за что, большевики расстреляли под сто человек. В первый же день. У нашего забора лежал, вывернув ногу, мальчик-сосед, который благоговейно маячил за моими воротами каждую игру и помогал туго затянуть перчатки.

Лицезрея зверства и желая починить сломанную жизнь хоть в каком-нибудь виде, я стал искать возможность примкнуть к силам, противостоящим большевизму. Ходили слухи о разных восстаниях, и однажды я услышал, что с севера к Новочеркасску приближается Добровольческая армия. И, что самое важное, этой армии был придан полк кирасиров Ея Величества!

Я немедленно нашёл тайное собрание несостоявшихся ополченцев, которые намеревались соединиться с Доброармией. Кавалерийские навыки наконец пригодились, и вышедший на пенсию отец меня благословил.

Собравшись за околицей, мы выступили в сторону Новочеркасска. На четвёртый день нас обнаружили. Вдалеке мелькали тени на лошадях и в бурых шинелях, но боя не состоялось. Когда мы таки сошлись с Доброармией, я бросился узнавать, где стоят кирасиры. Однако у всех костров грелись столь голодные и замёрзшие люди, что я бросил искать вожделенный штандарт и дождался, когда части расквартируют в предместье.

Когда я выведал, где кирасиры, разочарованию моему не было пределов: радетели Ея Величества отменили дворянский ценз, но брали только тех, кто служил в кавалерии и был ростом под сажень. Я же, играя в футбол, вытянулся, но далеко не настолько.