Ночь, когда мы исчезли

«Я буду биться, — стучит Кутя пальцем по экрану, вколачивая каждую букву, — я буду биться как последняя мразь и выгрызать право каждого на понимание, на равнозначимость личного выбора. Мы все тут думаем, что Мария Трубникова, Мартин Лютер Кинг и другие всё за нас сделали и нам не надо бороться ни за какие права и что имперодрочеры и тираны вымрут. Нет. Они воспроизводятся, как нефть, уголь, газ, пружинные матрасы и будильники, — в семьях, где нет несобственнической любви и принятия (все мы знаем такие). Насильники ссут потерять свою власть и ради этого готовы снести полмира своими ракетами. Так прошлое продолжает жрать будущее и хочет сожрать нас. Надо сопротивляться».

Двери открываются.

* * *

Стекло с разбежавшимися по пыли трещинами сгустило лучи в поток, ослепляющий как магниевая вспышка. Пронзив окна бременского кафе в четырёхэтажном магазине, недавно восстановленном из руин, солнце подожгло замершие на стойке бутылки и остановилось на ботинке господина, восседающего на стуле.

Невысокий этот господин с курчавыми волосами теребил пуговицу халата, похожего на докторский, и спорил с женщиной в таком же одеянии и мужчиной при шёлковом галстуке. С чуть скошенного носа господина сползали очки, сквозь которые он изучал меню, начертанное на грифельной доске. Спор прервался, и он застыл, упершись локтем в колено и схватив подбородок пальцами.

Справа от него в кресле замерла девушка с маленькими походными шахматами в кожаном футляре. Чашка чая перед ней дымилась густо, но понемногу тускнела и наконец погасла, курясь едва заметно, как предутренний костёр.

Девушка отвлеклась от позиции и разглядывала лифтёра, чей силуэт искажала стеклянная дверь. Она сидела не шевелясь, пока луч не коснулся фигур, и тогда она вздрогнула и отвела со лба прядь.

Напротив неё, у окна, возвышался человек с кавалерийской, почти что вертикальной осанкой. Его толстый блокнот выглядывал из-под газеты с передовицей «„Вердер“ сокрушил „Штутгарт“», а глаза следили за проносившейся по улице кавалькадой автомобилей так внимательно, что казалось, он стремится высмотреть за их стёклами знакомых.

Несмотря на осанку, любой заглянувший в лицо кавалериста сказал бы, что он старик. Тем отчаяннее сверкали его глаза — словно в измождённое тело вселился алчущий новой жизни демон.

Щелчок, скрежет, щелчок. Сломалась касса. Хозяин откинул крышку и принялся разматывать чековую ленту, ругаясь на конструктора и запутавшись, где начало свитка, где конец.

Воздух дрожал, как в первый день творения. Все были заняты.