Ночь, которая умирает

— Я не вижу никакой связи между этими элементами, ничего, что дало бы мне нить. В таком случае пойдем дальше и зададимся вопросом: не присуще ли элементам еще что-то, кроме атомного номера, что должно немедленно прийти на ум химику? Очевидно, это химический символ каждого элемента — одна или две буквы, — который становится для любого химика второй натурой. В данном случае это следующие символы. — Он снова принялся писать. — Tm, Dy, Rb, Cl, Fe, As, Os, Bi, Zn, Ag.

Они могли бы образовать слово или фразу, но в данном случае они ничего не означают, не так ли? Значит, здесь что-то похитрее. Что, если взять только первые буквы и составить акростих? Нет, так тоже не получается. Тогда попробуем другой вариант — прочтем вторые буквы обозначений. Выходят слова: «My blessing» («мое благословение»). Я полагаю, это и есть правильное решение, профессор.

— Верно, — сказал профессор Неддринг серьезно. — Ты рассуждал очень логично и точно, и я тебе разрешаю, если в этом есть надобность, сделать предложение моей дочери.

Хэл встал, хотел было уйти, но вернулся.

— Все-таки я не хочу приписывать себе заслугу, которая мне не принадлежит. Возможно, я рассуждал правильно, но я делал это только потому, что хотел, чтобы вы слышали, как логично я рассуждаю. На самом деле я знал ответ еще до того, как начал говорить, так что в определенном смысле я сжульничал, и я должен признать это.

— Да? Каким образом?

— Видите ли, я знаю, что вы обо мне хорошего мнения, и я догадался, что вам хочется, чтобы я угадал, а потому был уверен, что вы хоть слегка намекнете. Когда вы дали мне криптограмму, вы сказали: «Догадайся, что здесь написано, и ты получишь мое благословение». Я угадал, что вы имели это в виду буквально. В словах «My blessing» — десять букв, а вы дали мне двадцать цифр. Так что я сразу разбил их на десять пар.

Я сказал вам, что не знаю наизусть таблицу элементов, и это действительно так. Но тех немногих элементов, которые я помнил, было достаточно, чтобы понять, что из вторых букв символов складываются слова «My blessing». Тогда я подобрал остальные из тех немногих символов, у которых подходящие вторые буквы. Вы по-прежнему согласны?

— Теперь, мой мальчик, — сказал он, — ты действительно заслужил мое благословение. Рассуждать логически должен уметь всякий компетентный ученый. Но большие ученые полагаются еще и на интуицию.

перевод В. Гольдича, И. Оганесовой

Бильярдный шар

Джеймс Присс — пожалуй, мне бы следовало сказать профессор Джеймс Присс, хотя каждому, наверное, и без этого титула ясно, о каком Приссе идет речь, — всегда говорил медленно.

Это я точно знаю. Мне довольно часто случалось брать у него интервью. Величайший был ум после Эйнштейна, но срабатывал всегда медленно. Присс и сам признавал это. Возможно, дело было в том, что Присс обладал таким гигантским умом, который просто не мог быстро работать.

Бывало, Присс что-нибудь скажет в медлительной рассеянности, затем подумает, затем добавит что-то еще. Даже к самым тривиальным вопросам его огромный ум подступался нерешительно, касался одной стороны проблемы, потом — другой.

«Встанет ли завтра солнце? — представлял я ход его размышлений. — А что мы подразумеваем под словом "встанет"? Можно ли с уверенностью сказать, что "завтра" наступит? Не является ли в этой связи «солнце» понятием двусмысленным?»

Добавьте к его манере речи вежливое выражение лица, довольно бледного, с глазами, взгляд которых не выражал ничего, кроме нерешительности, седые волосы — жидкие, но аккуратно причесанные, деловой костюм всегда старомодного покроя, и вы получите полное представление о профессоре Джеймсе Приссе — человеке, склонном к уединению и совершенно лишенном личного обаяния.

Вот почему никому и в голову не пришло заподозрить его в убийстве. И даже я сам не очень-то уверен. Как бы там ни было, он действительно думал медленно, всегда думал слишком медленно. Можно ли предположить, чтобы в один из критических моментов он вдруг ухитрился подумать быстро и сразу привести мысль в исполнение?

Впрочем, это неважно. Если он и совершил убийство — ему удалось выйти сухим из воды. Теперь уже поздно ворошить это дело, и я бы вряд ли сумел чего-нибудь добиться, даже несмотря на то что решил опубликовать этот рассказ.

Эдвард Блум учился с Приссом на одном курсе и, так уж сложились обстоятельства, постоянно с ним сотрудничал. Они были ровесниками и в равной мере убежденными холостяками, но зато во всем остальном являли собой полную противоположность.

Блум — стремительный, яркий, высокий, широкоплечий, с громовым голосом, дерзкий и самоуверенный. Мысль Блума, как метеор с его внезапностью и неожиданностью полета, била в самую точку, В отличие от Присса Блум не был теоретиком — для этого ему недоставало ни терпения, ни способности сосредоточить напряженную работу ума на изолированной абстрактной проблеме. Он это сам признавал и, даже больше того, похвалялся этим.