Ночь музеев

– Только вперед! – Протянул Скряга.

– Да здравствует ночь музеев! – Натянуто, но с чувством вымолвил Чистоплюй.

Переведя дух, Владислав Романович сдвинулся с места в сторону улиц, заполненных людьми, но шел он, не имея определенного места назначения. Ему виделись мосты, которые он мог бы посетить и обрести должное уединение, но мысли эти быстро покидали разум словно там было нечто вышестоящее не позволяющее отвлекать течение мыслей на всякий вздор. Нерешительность как вид бессмысленного непрестанного раздумья требует от человека какого-либо движения и лучшим таким движением является ходьба без цели и назначенного направления.

Владислав Романович шел вдоль дороги и заметил впереди себя столпившуюся вереницу экипажей и карет из окон которых вытягивались любопытные головы и шеи. Дальше виднелась целая толпа народа, закрывавшая собою темный выделявшийся и высившийся предмет, и по огромным его размерам, по величественным стволам и разветвляющимся ветвям с яркими с одной стороны и мрачными с другой свежими листьями легко было предположить, что это был погибший обрубок целого дерева что словно кит, выброшенный из моря, лежал посреди дороги смиренно и безжизненно. Подойдя ближе, не оставалось никаких сомнений в том дерево было дубом.

Разглядывая величественное древо, Владислав Романович совсем не заметил, как к нему подобрался высокий худощавый мужчина, который, казалось, был взволнован до дрожи. Его словно пробирало от холода. Он озирался и глядел по сторонам точно что-то потерял и не заметив шедшего Владислава Романовича он едва ли не столкнулся с ним, но в последний момент дернулся, чуть не упорхнув вверх от испуга и отшатнулся назад. Оба остановились и неловко начали разглядывать друг друга. Преодолевая страшную робость и вместе с тем сложившуюся неловкость человек этот обратился к Владиславу Романовичу тонким болезненным голосом:

– Уважаемый… не видали ли вы… не видели ли… моего… моей шинели?

Владислав Романович был в неподдельном замешательстве. Он не смог выдавить из себя ни единого слова. Дрожащий, напуганный человек стоял с минуту в ожидании ответа, а затем судорожно, подталкиваемый незримой силой двинулся вперед как человек близкий к обмороку, который теряя равновесие и косясь вперед чуть ли не падает, переходя тем самым на бег, спасая в последнюю секунду свое равновесие. Обернувшись, Владислав Романович не увидел этого человека, более того, его и след простыл.

Мужики под руководством дворян тем временем обвязали дерево с головы до пят дабы общими усилиями взяться за конец веревок, сплетенных воедино и оттащить препятствующее проезду дерево. Ветви дуба трещали и ломались, листья падали и шуршали, дерево оставалось совершенно неподвижным. Далее решили распрячь лошадей и запрячь их в одну единую упряжку. Дуб начал поддаваться, но мешали опустелые кареты, пришлось отодвигать. Дерево зашаталось на месте, его нельзя было покатить из-за веток и сучьев, здесь на помощь пришли мужики, которые растопырили свои богатырские ладони и стали толкать деревцо изо всех сил.

Владислав Романович все это время стоял подле напудренных хорошеньких женщин в роскошных платьях, которые держали маленьких детей за руки или успокаивали проснувшихся и плачущих младенцев, находившихся на руках у нянь. Самые влиятельные из дворян были заняты делом и вскоре после его завершения вернулись к женам. Люди приступили рассаживаться по каретам, кучера принялись запрягать обратно лошадей. Вскоре длинная процессия тронулась и помчалась по освободившейся дороге. Один Владислав Романович казалось не знал куда податься и все так же стоял в нерешительности.

Все вокруг него пришло в движение, лишь его мечтательная натура безжизненно оставалась на месте. Его мысли сводились все к одному и его взгляд поспешил нагнать обращенные к небу мысли. Что мог узреть Владислав Романович? Череду ускользающей красоты. Мгновение, преисполненное светлого начала. Красочную, незыблемую жизнь, заложенную в дивном небе. Вереницу чудесного. Светлые тона, обволакиваемые мраком. Меняющуюся распростертую обитель, завораживающую пленительным сиянием. Непроглядную пучину, обвернутую незримой пеленой и пугающую невидимым оскалом.

Вдруг издали послышался неясный гул и рокот. Нельзя было разобрать ни единого звука. Казалось, что человеческую речь смешали с дьявольской трелью. Владислав Романович повернулся на звук, который происходил позади него, но то ли ночь была недостаточно светла, то ли существа исторгающие странные звуки находились слишком далеко вследствие этого вновь ничего нельзя было разобрать. Издали что-то надвигалось. Движение это напоминало пчелиный рой, сгустившийся на дороге. Очертания странно одетой толпы медленно прорисовывались вместе с близящимися и сопровождавшими их возгласами.