Ночь на 28-е сентября

– Презирать? – повторил он, смеясь. – Полноте, да за что же? Объяснилось, что у жениха дом, и дом с лавочками; сверх того, деревня и несколько паев по откупам – жених выгодный! Мать упросила дочь пожертвовать собою для блага меньшой сестры, которой, по словам матери, присутствие старшей мешало сделать партию. Она проплакала целую ночь и, так сказать, пожертвовала собою для блага сестры. Я встретил ее три года спустя, в той же Москве (прибавил спокойно Старославский); она показалась мне очень довольна своей судьбою. То, что принял я за любовь и страсть ко мне, было не что иное, как желание угодить матери скорым замужеством, при помощи необыкновенной способности приноравливаться ко всем характерам. Например, я любил Шопена, она играла пьесы его неподражаемо. Супруг ее страстен к русской литературе и к яблоням: юная супруга восхищается произведениями первой и сажает вторые. Разумеется, первое время разочарования моего казалось мне тяжким, невыносимым; но, по здравом размышлении, я нашел, что едва ли не сам я был виноват... Однако довольно, – сказал Старославский вставая, – солнце село, а употреблять во зло терпение ваше я не считаю себя вправе.

– Но рассказ ваш не кончен, – воскликнула я, – в нем недостает нравственного заключения.

– А я и не подумал о нем! – отвечал, смеясь, Старославский.

– Хотите, придумаю я?

– Чрезвычайно обяжете!

– Извольте. Заблуждается тот, кто не допускает в женщине чувства истинного, бескорыстного и полного самоотвержением.

– Не понимаю, – заметил Старославский, – как все это вывели вы из моего рассказа?

– Надеюсь, что я права.

– Объяснитесь, ради бога.

– Вы забыли легенду?

– Все-таки не понимаю.

– Странно!

– Но что же общего между легендою и поступком молодой девушки?

– Она не могла и не должна была поступить иначе.

– Ужасно, если слова ваши не шутка...

– Если она была уверена, что любовь к ней могла со временем составить несчастие ваше, то не должна ли она была, для избежания этого несчастия, отдать себя другому, может быть, менее, как говорят, для нее интересному, но, вероятно, порядочному человеку?

– Как мое несчастие? – воскликнул Старославский.

– Конечно, ваше.

– А страсть моя к ней, эта беспредельная страсть?

– Но к чему же бы повела она, эта беспредельная страсть?

– К продолжительному, может быть, вечному благополучию.

– Оно было невозможно для бедной девушки: жениться на ней вы не могли.

– Я... я!

– Вы, вы, старший в роде. Что же было бы чрезвычайного в вашей женитьбе на дочери помещицы? Легенда не допустила бы вас до этого.

– Вы смеетесь надо мною, – сказал Старославский, почти обиженный продолжительною моею мистификациею, – впрочем, я так самолюбив, что не стану скрывать свои убеждения: я верю в легенды!

– Не исключая страшного явления сентябрьской ночи? – спросила я, улыбаясь.

– Не исключая.

– Разочаруйтесь: его не будет, этого явления!

– Новая мистификация!

– Нет, но не должно ли было прекратиться оно, по соединении двух враждебных поколений? – заметила я, продолжая смеяться.

– То есть вашего с нашим посредством брака? – прибавил Старославский.

– Вы забыли роль мужа и тем даете мне право на развод.

– Согласен возвратить вам свободу, графиня, но с условием.

– С каким?

– Вы торжественно возвратите мне права мои на вас двадцать восьмого сентября.

– То есть по возобновлении тех ужасов, которым вы так наивно верите? Согласна и от всего сердца, – отвечала я Старославскому, протягивая руку, которую он поцеловал – впрочем, в первый раз, ma chиre.

Я долго еще не могла удержаться от смеха, смотря на моего будущего супруга, – так забавно казалось мне уморительное суеверие такого умного человека, каков Старославский. Как бы то ни было, но день, проведенный в Грустном Стане, был приятный и препоэтический день.

Тот же тильбюри домчал нас в несколько минут из Грустного Стана в Скорлупское. На пути Старославский предлагал мне остановиться близ того самого места, где, по преданию, разыгралась кровавая драма пустынника и молодого пана; но мне сделалось так страшно, ma chиre, что я отказалась от всей поэзии преданий, просила ускорить бег лошади, тем более что позади нас неоднократно показывалось на дороге что-то очень большое. Сам Старославский, принимавший сначала уверения мои за панический страх, увидев этот предмет, терялся в догадках. Что, ежели это был медведь? Какой ужас, ma chиre! Около полуночи мы достигли скорлуповского проспекта, и на повороте встретил нас отец. Признаюсь тебе, я ожидала нагоняя, но все кончилось как нельзя лучше: папa не оказал ни малейшего неудовольствия, а напротив, был очень любезен и, по свойственной ему деликатности, даже не спрашивал, что удержало нас в Грустном Стане так долго.